Он махнул рукой на понурую гнедую кобылу в упряжи и невысокого, но крепко сбитого мерина, привязанного к телеге.

— Ну, на безрыбье и рак — рыба, — вздохнул я, похлопав мерина по шее. — Не рысаки, конечно, но телегу тянуть смогут. Ведите в стойло к Игнатовской лошади. А как отдохнёте, — я повысил голос, — вот вам новая задача. Спросите у Фомы, где тут луга хорошие. Скоро зима. Нам нужно сена на троих наготовить, да с запасом, чтоб не подохли с голоду за зиму.

Вечером, когда солнце уже коснулось верхушек сосен, мы устроили первый, пробный розжиг. Заложили в топку несколько сухих лучин. Я не давал разжигать большой огонь — горячая, но не прокалённая глина могла треснуть. Нужно было просто «обдать жаром», дать ей привыкнуть. Дым лениво потянулся из трубы, горн чуть слышно загудел.

А на следующее утро началось священнодействие.

Я взял у Марфы самый маленький чугунный котелок, какой у неё только был, — литра на полтора. Насыпал в него две трети золотого песка, который мы намыли за последние дни. Тяжёлый, жёлтый, он тускло поблёскивал в утренних лучах.

— Разжигай! — скомандовал я.

В топку полетели сухие дрова. Когда они занялись весёлым, жарким пламенем, я велел ставить котелок.

— А теперь, Егор, — я кивнул на вентилятор. — Давай, заводи шарманку!

Егор с готовностью взялся за ручку. Крыльчатка взвыла, и в топку ударил мощный поток воздуха. Пламя взревело. Оно из жёлтого стало почти белым, гудящим, яростным. Жар от горна стал таким сильным, что стоять ближе чем в трёх шагах было уже невозможно.

Мужики, столпившиеся вокруг, замолчали. Они смотрели, как я, прикрывая лицо рукавом тулупа, с помощью длинного ухвата то и дело заглядывал в огненный ад, где стоял наш котелок.

Между заглядываниями я не сидел без дела. Схватив топор, я подошёл к участку плотной, жирной глины рядом с горном.

— Расчистить! — бросил я.

Пока двое мужиков убирали траву и камни, я обухом топора принялся выбивать в земле ровные прямоугольные углубления. Пять одинаковых ямок, размером с мою ладонь.

— А ну, кто самый рукастый? — крикнул я, не отрываясь от работы. — Стенки чтоб ровные были! И чтоб ни крошки глиняной не осыпалось!

Петруха тут же подскочил и принялся ножичком выравнивать мои грубые формы, доводя их до идеала.

Я снова заглянул в горн. Есть! Поверхность песка в котелке начала подёргиваться, словно живая. Появились первые тёмные, влажные пятна.

— Плавится! — выдохнул кто-то за спиной.

— Ещё минут десять, — процедил я сквозь зубы. Жар был невыносим.

Эти десять минут тянулись вечность. Вентилятор не умолкал ни на секунду, мужики сменяли друг друга, мокрые от пота. Наконец, когда я заглянул в очередной раз, я увидел то, чего ждал. Весь песок в котелке превратился в единую, ослепительно сияющую, дрожащую массу. Жидкое солнце.

— Готово! — рявкнул я.

Я взял ухват и, подцепив котелок с усилием вытащил его из топки. Игнат натянул толстые кожаные краги, приготовился подстраховать в случае, если котелок соскочит с ухвата.

На поляне воцарилась мёртвая тишина. Было слышно лишь треск огня и тяжёлое дыхание.

— Не подходить! — крикнул я.

Осторожно, стараясь не расплескать драгоценный металл, я поднёс котелок к формам, вырезанным в земле, и начал медленно его наклонять. Ослепительно-жёлтая, густая струя полилась в первую ямку. Потом во вторую, в третью…

Когда котелок опустел, я отставил его в сторону. Пять лужиц жидкого огня горели в земле, отражая небо. Мужики смотрели на них с каким-то первобытным, суеверным восторгом. Они видели, как прах, который они часами мыли в ледяной воде, на их глазах превратился в сокровище.

Час ушёл на то, чтобы металл остыл. Никто не расходился. Сидели кружком, молча, как у колыбели новорождённого. Наконец, я взял лопатку и осторожно подцепил край первого слитка. Он легко отделился от глины. Я поднял его.

В моей руке лежал тяжёлый, неправильной формы брусок жёлтого металла. Верхняя его сторона была гладкой, а нижняя и по бокам — бугристой, шершавой, покрытой застывшими волнами, повторяя форму ямки.

— Вот оно, мужики, — сказал я тихо. — Наше золото.

Передал слиток Егору. Тот взял его с осторожностью, будто боялся обжечься. Взвесил на ладони.

— Тяжёлый… — выдохнул он. — И тёплый ещё.

Слиток пошёл по рукам. Каждый хотел подержать его, ощутить его вес, его плотность. Это было уже не просто золото. Это был результат их общего труда, их общей победы.

Когда все пять слитков были извлечены, я принёс большой топор и молоток.

— А теперь будем придавать ему товарный вид.

Я положил один из слитков на плоский обух топора, который держал Игнат.

— Неровный, шершавый… Такой продавать — стыдно. А мы сделаем его гладким. Как зеркало.

Я поднял молоток.

— Смотрите. Золото — металл мягкий. Самый мягкий из всех. Оно не колется, оно мнётся.

И я начал наносить по слитку частые, но несильные удары. Тук-тук-тук-тук. Металл поддавался. Бугры и неровности сглаживались, поверхность становилась плотнее, ровнее. За час я обработал все пять кусков. Теперь в моих руках лежали пять увесистых, гладких, приятно холодящих руку брусков, на которых играли лучи заходящего солнца.

Я выложил их в ряд на доске. Пять маленьких солнц. Наша сила. Наша надежда. Наша будущая война.

— Красота… — прошептал Петруха, и в его голосе было искреннее восхищение.

— Еще какая, Петруха, — ответил я, улыбнувшись.

Глава 19

Слитки лежали на столе в моей конторе, притягивая дрожащий свет сальной свечи. Пять тяжёлых, тёплых отголосков нашего маленького чуда. Они были не просто золотом. Они были билетами в новую жизнь. Или смертным приговором. Я смотрел на них, и холодное осознание пронзило меня насквозь: пока это золото здесь, мы — просто шайка удачливых старателей, сидящих на своей добыче. Мы — мишень. И с каждым новым намытым золотником эта мишень будет становиться только больше.

Рябов не будет ждать вечно. Его разведчики уже обнюхали наши следы. Его наёмники уже пьют водку в посёлке, ожидая приказа. Мой блеф с петербургскими покровителями выиграл нам время, но это был кредит, взятый под