— Немцы идут, — сообщил Николаев. — С собаками.

— Вьюга, — коротко добавил Озеров. — Скоро окрепнет. Это хорошо. Собаки след потеряют.

— Но до заимки, думаю, доберутся? — спросил Максим.

— Думаю, да, — ответил Николаев. — Это егеря, на лыжах и в масхалатах. Матёрые гады.

— Много их?

— Мы насчитали двадцать пять человек. Три собаки, овчарки. Миномёт, пулемёт, пять автоматов.

— Ого, — сказал Максим. — Интересно, как собаки след взяли?

— В лагере были собаки, — сообщил Ульян. — Они наш запах знают. И вообще натасканы на пленных. Могли их взять, они живы остались, в вольерах, их никто не убивал.

Максим припомнил. Действительно, он слышал собачий лай при налёте на лагерь, но не придал этому значения.

Чёрт, а надо было придать.

Ладно, теперь поздно сетовать.

— Что делать будем, командир? — спросил разговорчивый Кос. — Уходить? Пурга следы заметёт, Савватий правильно говорит.

— Да, уходить, — сказал Максим. — Но не сразу.

Немцы появлялись из пурги медленно, постепенно, друг за другом.

Так появляется изображение на фотобумаге под влиянием проявителя, подумал Максим.

В отрочестве он ненадолго увлёкся древним фотографированием на плёнку и даже научился печатать фотографии. Потом надоело.

Собачий лай они услышали издалека. Но теперь, вблизи, собаки не лаяли, только хрипели, задыхаясь и вывалив языки. Устали.

Ещё бы не устать по такому снегу.

Егеря на лыжах, в облепленных снегом масхалатах, с оружием наизготовку, окружили заимку. Их командир профессионально показал рукой: «Двое — внутрь. Остальным ждать».

Двое с автоматами в руках сняли лыжи, вошли в заимку.

«Ждать» — показал Максим Озерову, лежащему рядом. Взрывник ответил ему спокойным взглядом — знаю, мол.

Из дверей заимки высунулся егерь.

— Здесь никого, герр лейтенант, — сообщил в голос. — Они ушли.

— Дерьмо, — выругался офицер. — Чёртова русская зима. И собаки потеряли след.

— Собакам надо отдохнуть, — сообщил один из егерей. — Они вымотались.

— Нам тоже не помешает, — сказал лейтенант. — Гоняться за русскими по лесам да ещё зимой… То ещё развлечение. Так, курим десять минут, потом решу, что дальше. Командиры отделений — за мной. Руммениге и Белла — в охранение. Остальным ждать здесь. Можете укрыться от ветра за этой. из-буш-кой.

Последнее слово он произнёс по-русски и, явно довольный собой, вошёл в заимку. Трое егерей последовали за ним.

Остальные сняли лыжи, сгрудились у стены, с подветренной стороны.

Защёлкали крышки зажигалок, шипя, вспыхнули спички, потянуло табачным дымом.

Двое егерей разошлись от заимки по сторонам, вглядываясь в снежную пелену.

«Твой — справа, мой — слева», — показал Максим Николаеву.

Снайпер кивнул, приник к винтовке.

Они выстрелили одновременно.

Руммениге и Белла упали в снег с простреленными головами.

Савватий Озеров, крутанул ручку подрывной машины, и хорошо заминированная заимка взлетела на воздух.

Тут же ударил пулемёт Герсамия, выкашивая тех, кто остался в живых.

Через четверть часа, добив раненых егерей и собак, забрав боеприпасы, уцелевший ручной пулёмёт, три автомата, пару винтовок, несколько масхалатов и три пары лыж, отряд скрылся в лесу.

Пурга ещё усилилась, и густо летящий русский снег белым саваном укрывал мёртвых егерей, трупы овчарок и остатки охотничьей заимки.

Глава девятнадцатая

— Жрать охота, — сообщил Ян Кос, облизывая ложку. — Лично я не наелся. Ты, командир, у нас двужильный, oczywiście [1], и вообще иногда кажется, что можешь духом святым питаться, но мы, твои подчинённые, люди простые, и нам требуется еда в количествах, достаточных для полноценного функционирования организма.

Савватий Озеров завороженно слушал речь поляка. Сам крайне немногословный, он с большим пиитетом относился к таланту радиста трепать языком по любому поводу. Однажды Максим не выдержал и спросил, что такого интересного тот находит в речах Янека.

— Это как радио, — ответил тот коротко.

— А вам, кержакам, разве радио слушать можно? — поинтересовался неугомонный Кос.

— Мы не кержаки. Титовцы, — бесстрастно сказал Озеров. — Нельзя, — потом подумал и ответил, подмигнув. — Но если очень хочется, то можно.

Отряд сидел в землянке, выкопанной ещё до них в густом лесу неподалёку от речки Суходревка.

Таких землянок здесь было выкопано три — одна побольше и две поменьше. В той, что побольше оборудовали жильё, руководствуясь принципом в тесноте да не в обиде. Небольшие отвели под склады и хозяйственные помещения.

Они догадывались, что землянки, скорее всего, устроили партизаны, но потом по каким-то причинам покинули это место. Как бы то ни было, пришлись они отряду как нельзя кстати.

Отсюда до окраин Малоярославца было по прямой около двенадцати километров.

Снаружи царили снег, мороз и двадцатое декабря тысяча девятьсот сорок первого года.

В землянке тоже было двадцатое декабря, только без снега и мороза. Можно сказать, что было даже тепло. По крайней мере, их походная печка, которая уже не раз выручала отряд, старалась вовсю.

Контрнаступление Красной Армии началось пятого декабря. В точности, как и сообщал КИР.

И вот сегодня, двадцатого декабря, они находились уже неподалёку от Малоярославца, как и было первоначально задумано.

Путь сюда был долог.

После успешной операции на железнодорожной станции Вязьмы и освобождения пленных красноармейцев, прошёл без малого месяц.

Что такое месяц на войне?

Целая жизнь.

Это Максим мог сказать с полной уверенностью. Ему, воевавшему чуть больше четырёх месяцев, иногда казалось, что прошли годы с того дня, тринадцатого августа, когда он провалился в пространстве