— Боюсь, это могильный сезон, друг мой. Сначала Ришелье, затем могила Бекингема, а теперь мы возвращаемся в Сорбонну, чтобы найти одно старое-старое захоронение.

Я вздохнул, поделать тут было ничего нельзя. Если Его Величество зовёт, значит надо отправляться. Когда мы вышли из Лувра, карета уже ждала нас. Мне позволили ехать рядом с Его Величеством, хотя, если я правильно понимаю, это могло быть нарушением какого-то мало понятного мне протокола. Но, видимо, ситуация была чрезвычайной.

Я старался как мог, чтобы не подставить себя каким-нибудь дурацким и противоречащим этикету действием. Сел последним, всё время кланялся, старался не находиться слишком близко. Однако, Король и Королева вели себя достаточно спокойно и никак не выражали мне, что я не знаю своего места.

В любом случае, мы проехали до кладбища Сорбонны. Нас многие видели, и ни для кого не было секретом, что Его и Её Величества отправляются на знаменитое место захоронений. Возможно, все думали, что они едут навестить могилу в Ришелье.

Я заметил, что снег начал потихоньку таять. Октябрьский снег, выпавший слишком рано, вновь уступал права настоящей парижской осени. В глаза бросались голые деревья, и снова робко начали щебетать птицы. Особенно на кладбище.

Мы вышли из кареты. Нас никто не сопровождал. Охрана осталась в церкви Сорбонны, да у кладбищенских ворот.

Мы добрались до старого королевского склепа. Я сначала не поверил своим глазам, но Его Величество сам открыл двери склепа. Не знаю откуда он мог добыть ключи. Я всегда думал, что ключи от склепов должны быть только у хранителя кладбище. И тем менее, свой набор был и у Его Величества Людовика XIII. Я зажег факел, что висел на стене рядом со входом, для того.

Король прошел первым, затем проследовала Анна Австрийская. Я шёл последним, неся с собой факел. Мы спустились по ступеням вниз. Склепы уже стали мне совсем привычными. Я определенно видел склепы и кладбища куда чаще, чем сам бы хотел.

Мы добрались до одного из саркофагов, совсем-совсем крохотных, в который не смог бы поместиться и шестилетний ребенок.

Людовик посмотрел на подвески, а затем разбил янтарь и вытащил ключ. Я заметил, что саркофаг был больше похож на сейф. Если присмотреться и стереть с него пыль… То, что можно было принять за каменную крышку, на деле было крышкой сундука. С петлями и замком. Который бы легко открывалась нужным ключом. Его Величество сказал:

— Здесь покоится мой средний брат. Старший из моих двух братьев. Я думаю, вы знакомы с Гастоном Орлеанским, принцем крови?

Я покачал головой. Знакомиться с братьями Короля мне ещё не приходилось. Людовик же грустно рассмеялся:

— Уверен, Гастон чрезвычайно опечален тем фактом, что Анна родила мне сразу двух сыновей.

Я усмехнулся. Людовик же провёл рукой по крышке саркофага.

— Моему дорогому среднему брату мы не успели даже дать имени.

Его Величество щелкнуло замком, и маленький саркофаг отворился. Внутри было пусто. Я несколько секунд смотрел внутрь, а потом спросил:

— Стойте, погодите, как так вышло?

Его Величество улыбнулся и сказал:

— Я всегда это подозревал. Думаю, это общая тайна Ришелье и моей дорогой матери.

Он вздохнул. Анна Австрийская прижала его к себе, ничуть не стесняясь. Я видел, что королю это не слишком приятно. Секунду или две он скорее боролся с собой, а затем не столько смирился, сколько наконец-то принял помощь. Женщина прижала его к себе и Людовик тихо произнес:

— Я догадывался, что его тела здесь не будет.

— Ваш брат умер? — спросил я.

— Еще ребенком, совсем маленьким. Но, боюсь, что наша мать его попросту спрятала.

— Как это вообще возможно? Зачем кому-то похищать среднего сына? Зачем вообще матери красть или прятать своего же ребёнка?

— Может быть, из-за конфликта с отцом. Может быть, из-за смерти отца. Может быть потому, что она хотела сделать Францию Испанской.

— Что вы имеете в виду?

— Моя мать, когда стала регентшей, перестроила двор по моде Габсбургов. Хотела, чтобы мы перестали воевать, наплевав на желания отца и народа, — Людовик говорил спокойно, ничуть не обвиняя мать. Кроме печали в его голосе не было никаких эмоций.

— Эта женщина устроила наш брак, — тихо произнесла Анна Австрийская. В свете единственного факела, лицо королевы казалось почти призрачным.

— Меня бы никто не позволил воспитать так, как она бы сама хотела, — усмехнулся Его Величество. — Что же до моего брата… я помню, что малыш заболел. Я помню, что лекари приходили и помогали ему. Я помню, что он шел на поправку, а потом исчез.

— Но почему тогда гроб пустой? Почему не похоронили другого младенца, раз уже ваша мать решила спрятать настоящего?

Людовик покачал головой.

— Может для того, чтобы у него был повод, вернувшись, сказать: «Поглядите в склеп, там никого нет, я всегда был жив»?

— Слишком сложно… красть собственного ребёнка, увозить из Лувра. Чтобы надеяться, что через много лет он вернётся, каким-то образом пережив вас? Ваше Величество, при всей любви парижан к заговорам, это не выглядел чем-то правдоподобным.

Я погладил подбородок, пытаясь собраться с мыслями. Король кивал, словно соглашаясь со мной, но погруженный в свои собственные размышления. Тогда Анна Австрийская сделала шаг ко мне и сказала:

— Вы не поймете матери. Если бы я могла, я бы тоже своего младшего сына отправила подальше от всего этого.

— Нет, так быть не может. Вы воспитаны королями, и благословлены этим.

Королева посмотрела на меня, в её глазах читалась боль. Она качнула головой и сказала:

— Нас заставили… нас заставили сойтись, как мужа и жену, когда мы были ещё детьми. Если бы я могла спасти своего ребёнка от такой участи, я бы поступила также как и Мария Медичи.

— Ладно, — я поднял рук, отчего пламя факела лизнуло потолок склепа. Ваш брат жив. Знает ли он о том, что сам королевский кровей.

— Возможно знает, моя мать не стала бы ему лгать. Может быть, она держит его при себе как запасной вариант. Если бы я умер до того, как оставил наследника.

Я спросил:

— Вы уверены, что мне вообще можно об этом знать?

— Я доверяю вам, шевалье. Доверяю вам, поскольку вы пытаетесь спасти мне жизнь. Говоря об этом, я следую вашему совету и немедленно отправляюсь в Гасконь. Вместе с женой, если она этого пожелает.

Анна схватилась за Людовика и кинула. Они очень-очень грустно улыбнулись друг к другу. И хотя в этих улыбках было больше боли, чем любви, хватало в них и благодарности с молчаливым пониманием. И принятием.