В этот момент кто-то из экипажа пакетбота сумел распалить аварийный масляный прожектор, который ярко осветил идущий на палубе бой. Резкий яркий свет залил всё вокруг, и ситуация стала предельно ясна всем участникам схватки. И самое главное — все увидели, что мы с Милошем всё ещё стоим на ногах и озираемся по сторонам, решая, где и кого атаковать дальше. Наши мундиры были в крови, лица искажены яростью боя, в руках окровавленные шашки.

Эта внезапно возникшая картина боя оказала деморализующее воздействие на наших противников. Они явно были не новички в военном деле и сразу поняли, что всё — бой проигран. Охрана поднята по тревоге, засада не удалась, потери велики.

Мы с Милошем, не сговариваясь, бросились в атаку на ближайших к нам противников. Моя шашка лишь трижды просвистела в воздухе — египтяне уже прыгали за борт. Сербу повезло чуть больше, и, кажется, он успел задеть кого-то из прыгающих — раздался короткий вскрик.

Бой на палубе закончился. Я тяжело дыша огляделся по сторонам и прислушался к звукам, доносившимся с берега. Адреналин постепенно отступал, и я вдруг почувствовал, как сильно болит плечо.

Со стороны недостроенной цитадели доносились редкие выстрелы и крики, полные боли и злобы. Два пушечных выстрела прогремели с той стороны, где в начале дамбы должен был стоять французский караул. Затем оттуда начали доноситься ружейные выстрелы — залповые и одиночные. Видимо, там тоже шёл бой.

Ко мне, прихрамывая на левую ногу, подошёл Василий. Его мундир был разорван на боку, и я с ужасом увидел тёмное пятно крови.

— Сашка, брат, ты жив, — с облегчением сказал он. — Я уж грешным делом подумал, что тот молодой египтянин тебя сейчас заколет. А я вот…

Он застонал, пошатнулся и начал падать навзничь. Подбежавший Милош подхватил его и осторожно уложил на палубу.

Тут же откуда-то выскочил плачущий денщик Василия, и бросился перед барином на колени.

— Ваше высокородие! — громко завопил он, но всхлипывания не помешали ему действовать быстро и умело.

Опытный денщик мгновенно распорол на Василии мундир и обнажил сабельную рану на левом боку. Кровотечение было довольно сильным — из длинного неглубокого пореза сочилась алая кровь. Но верный слуга брата был опытным и умелым воином. На боку у него висела кожаная сумка, из которой он быстро достал металлическую фляжку и чистые, аккуратно нарезанные широкими полосами белые холщовые полотна.

Денщик делал всё быстро, короткими расчётливыми движениями. Обильно смочив холщовые бинты содержимым фляжки — оттуда шёл резкий запах спирта и каких-то трав, — он наложил их на рану и крепко прижал.

— Надо перенести Василия Георгиевича в каюту, — всхлипывая, сказал он мне. — Я там как следует его перевяжу и дам настойки, чтобы он заснул и не мучился.

Денщик показал мне ещё одну фляжку на дне своей сумки — в ней, судя по запаху, была опиумная настойка с еще чем-то.

Через несколько минут Василия запеленали, как маленького ребёнка, туго обмотав грудь и живот бинтами, и влили ему в рот две больших ложки достаточно противно пахнущей жидкости из второй фляжки. Он поморщился, закашлялся, но проглотил. Заснул брат практически мгновенно — опиум действовал быстро и надёжно.

— Пойдём, брат, на палубу, умоешься, — подошёл к денщику Ефрем, держа большой кувшин с водой.

Денщик вышел, и я услышал, как Ефрем спрашивает его:

— Где ты этому делу научился? Ловко как у тебя получилось, словно лекарь настоящий.

— Это мне Фатима показала, — ответил денщик, и в голосе его слышалась гордость. — И дала целый мешок своих трав. Обещала ещё дать, если удастся к ним съездить.

— За таким делом обязательно съездишь, — сказал я, выходя из каюты. — Ты брата спас, солдат. Спасибо тебе.

Приняв свои две ложки той же настойки от денщика — плечо болело нестерпимо, — я отправился спать вместе с Василием.

Около полудня я проснулся. К моему удивлению, чувствовал себя совершенно здоровым — только плечо ныло, но терпимо. С некоторым недоумением посмотрел на свою забинтованную руку.

Вспомнив, что произошло ночью, я быстро встал, с помощью верного Андрея, дремавшего рядом на стуле, оделся и вышел встречать Дмитрия Васильевича, который на шлюпке подходил к пакетботу.

Звуки боя стихли, и пришло время подводить итоги.

Генералу уже всё доложили, и он, поднявшись на борт, лишь спросил меня, глядя на мою перевязанную руку:

— Как Василий Георгиевич?

— Думаю, всё будет хорошо, — ответил я. — Рана неглубокая. Ребра вроде целы. Клинок просто скользнул по ним. Кровь остановили и перевязали, сейчас он спит.

— А вы как? — Дмитрий Васильевич кивнул на мою забинтованную руку.

— Нормально. Неприятно, конечно, но, думаю, ничего страшного. Плечо работает.

Генерал тяжело вздохнул и присел на ящик со снаряжением:

— Вот вам и подтверждение поговорки: человек предполагает, а Бог располагает. Теперь вы в любом случае поедете в Россию, как только представится возможность вас отправить. Ранение есть ранение, поручик. Вам положен отпуск для лечения.

— Мне бы всё-таки хотелось сначала узнать о судьбе штабс-капитана Судакова, — возразил я. — Мы же за ним сюда приехали.

— Узнаете, — успокоил меня генерал. — Четвёртый граф рвёт и мечет. Эти ночные нападения были самым глупым поступком, который мог совершить Мухаммад Али. Он подписал себе приговор.

Египетский паша совершенно не ожидал нападения союзной эскадры и не опасался его. Он был уверен в своей силе, в неприступности Александрии, в лояльности европейских держав. Меры предосторожности, предпринятые державами, как ни удивительно, сработали на отлично.

В итоге александрийская кампания для Мухаммеда Али оказалась очень короткой и катастрофической. Недельная бомбардировка и сегодняшний штурм острова Фарос поставили египетского пашу перед пропастью. Он понял, что сопротивляться нечем и некому. Армия деморализована, серьёзный флот давно уничтожен, союзников нет. И он решил договориться, пока это ещё возможно.

На переговоры, начавшиеся в полночь в недостроенной Александрийской цитадели, прибыли сын и наследник Мухаммеда Али — Ибрагим-паша, грозный военачальник, покоритель Аравии, и герой, он же виновник случившейся заварушки, — Сулейман-бей, полковник Жозеф Сельва, которого также знали как Жозефа Севе.

Кому пришла в голову «супергениальная» идея напасть на русских и французов во время переговоров, осталось тайной. Возможно, это была личная инициатива кого-то из младших командиров, жаждавших славы и мести. Возможно, приказ отдал сам Мухаммед Али в порыве отчаяния. Так или иначе, этот шаг стал роковым.

Генерал Чернов был в таком бешенстве, и его целиком и полностью поддержал четвёртый граф Абердин, что казалось — ещё мгновение, и бренная земная жизнь египетских переговорщиков закончится прямо здесь, в этом зале с недостроенными сводами.