— Я, товарищи, не пью, — недовольно проворчал я. — У меня спортивный режим.

— Не уважаешь? — пьяно икнул второй гражданин.

Я промокнул салфеткой губы, медленно стал из-за стола и, нависнув над этими двумя «бродягами», пророкотал:

— Я уважаю спортсменов, которые своими победами куют славу Советского союза. Уважаю врачей, которые ежедневно спасают сотни человеческих жизней. Уважаю изобретателей, которые своими прорывными идеями делают нашу жизнь лучше и интересней. А вы какой деятельностью полезны нашей великой державе?

— Чё ты сейчас сказал? — полез на меня первый человекообразный организм, нарываясь на двойном перелом челюсти.

— Извини, Тафгай, извини, — быстро вмешался какой-то худой и шустрый гражданин из то же криминальной компании. — Парни немного перебрали. Чё вы к нему полезли? — зашипел он на своих товарищей, оттаскивая их в сторону. — У него же с головой нелады. Его на лесоповале деревом по кумполу шибануло.

«Суки», — прорычал я про себя, присев обратно за стол.

— У нас в Челябинске таких «красавцев» тьма-тьмущая, — пожаловался Кострюков. — С семьёй прийти в ресторан страшно. Обязательно кто-нибудь привяжется: «товарищ тренер, давай выпьем».

— Это ещё цветочки, Анатолий Михайлович, — буркнул я, допив компот, — ягодки будут позже. Скоро в стране появятся два закона — один дневной, официальный, и ночной, бандитский. А в Кремле сидят и не чешутся. Ладно, мне бежать пора, — я пожал ладонь старшего тренера челябинской команды. — Удачи вам.

— В апреле ещё увидимся, — кивнул Кострюков.

* * *

Ко Дворцу культуры завода «Красное Сормово» я приехал около десяти часов вечера. Столбик термометра к этому моменту опустился до минус 15-и градусов Цельсия, и поэтому в выключенной машине скажу прямо было не жарко. Кончено, можно было расположиться и где-нибудь в вестибюле дворца. Но я, побоявшись вспугнуть своего Вендиго, зябко поёжился и принялся ждать окончания репетиции народного театра здесь на холоде. По моим расчётам мне нужен был высокий и худой парень, который, скорее всего, отличался замкнутым и скрытным характером. Компанейский парень, болтун и балагур, в моём представлении, никогда бы не связался с потусторонними силами. Ибо он не держит зла на наш несправедливый мир в себе. Именно обиды, зависть и горечь, что сидят внутри человека, с годами превращаются в самых настоящих монстров.

Я ещё раз поёжился и тут из дверей ДК стали появляться молодые парни и девчонки, которые громко и весело переговаривались. «Неужели среди них находится мой полоумный Вендиго?» — пробормотал я про себя. И вдруг на крыльцо вышли Лида и Карина, социологи из Ленинграда, а рядом с ними показался высокий и худой парень примерно 25-и лет отроду. На его голове сидела пышная меховая шапка, которая делала фигуру незнакомца похожей на большой болт. Из-за чего я невольно усмехнулся.

Далее молодые люди стали прощаться и расходиться в разные стороны, а Лида и Карина пошли вместе с этим худосочным пареньком в направлении площади Буревестника. И так как моя машина находилась недалеко от пешеходного тротуара, я резко прилёг, развалившись на два передних сидения. Затем, выждав несколько секунд, приподнялся и повернул голову назад. Однако обоз на площадь мне перекрывал высокий снежный сугроб. Поэтому я осторожно, стараясь громко не хлопать дверью, вылез из автомобиля.

Мороз моментально принялся щипать нос и щёки, но в данной ситуации этот факт меня заботил меньше всего. Я сделал несколько стремительных шагов, чтобы не потерять девушек и высокого парня из вида, и стал свидетелем следующей картины: Лиду, Карину и этого худосочного кавалера окружила местная шантрапа. «Ну, всё, сейчас будут прописывать звездюлей, — догадался я и широким спортивным шагом припустил вперёд. — Может шапку снимут, может глаз подобьют, а может, сделают и то и другое». В этот самый момент один из хулиганов резким коротким ударом пробил в нос горе кавалеру, и тот рухнул как подкошенный.

— Помогите! — закричала Карина.

— Всем стоять! — заголосил я и бросился на выручку. — Площадь кружена! Работает спецназ ГРУ! Стояяять!

И всю местную шантрапу в количестве семи или восьми человек как ветром сдуло. Что характерно эти местные «разбойники с большой дороги» рванули врассыпную, словно уже вляпывались в подобные ситуации. А я тем временем подбежал к месту разборок и тяжело выдохнул. Лида помогла подняться высокому и худосочному товарищу, поправила ему шапку и приложила к расквашенному носу кусочек снега.

— Иван, а вы как здесь оказались? — усмехнулась Карина.

— Кто-то прокричал слово «спасите», вот я и прибежал, — соврал я.

— А если серьёзно? — девушка снова включила строгую училку.

— Хотел после матча заглянуть на спектакль народного театра, — продолжил я своё вранье. — Я ведь на Урале участвовал в самодеятельности. Изображал деда Мороза с клюшкой. Вот меня и потянуло к сценическому искусству.

— Дед Мороз с клюшкой — это оригинально, — улыбнулся незнакомец. — Разрешите представиться, Герман Петрович — режиссёр народного театра. Значит, эту площадь никто не окружал. Смешно, ха-ха. Здорово вы их напугали.

— Нос не сломан? — спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Нормально, ничего страшного, — снова хохотнул Герман Петрович. — У нас в Ленинграде подобных мерзавцев тоже хватает. Правда, меня там никто не бил.

— И здесь не будут, — прорычал я. — Но для этого кое-кому придётся в дыню настучать. Быдло из подворотни хоть горьковской, хоть ленинградской другого языка не понимает. Вы знаете, кто это такие? — спросил я у девчонок.

— Знаем, с завода, — резко ответила Карина.

— Вот и передайте этим «чертям» с завода, что они перешли дорогу очень серьёзному человеку с криминальным прошлым, — рыкнул я. — И если не угомоняться, то подобные шутки для них закончатся в реанимации.

— А знаете, что? Пойдёмте лучше к нам, — захихикала хохотушка Лида. — Чаю попьём, согреемся. А вам, Герман Петрович, надо умыться.

* * *

«Нет, это не режиссёр, — думал я, когда развалившись в кресле, пил горячий чай и слушал бесконечные рассказы Германа Петровича о своей студенческой жизни в стенах ленинградского Учебного театра „На Моховой“. — Нормальный компанейский парень. Умный, с хорошим чувством юмора, немного романтик и альтруист. Только он в своё время начитался литературы про народничество, когда интеллигенция