— Первое, — не теряя более времени на раздумья, решительно стал говорить я. — Потребно, дабы патриарх подписал наказ по всем храмам, дабы не допускать до колоколов в ближайшие три дня никого.

Матвеев махнул рукой, останавливая меня. Не скрывая удивления, он посмотрел уже другими глазами. Снисхождение и задор сменились на серьёзное выражение лица боярина.

— Мудро, — сказал Ромодановский, посмотрев на Матвеева.

Ещё бы! Ведь у меня был в детстве и в отрочестве, да и потом долго не оставлял, великий наставник. Мало того, что этот учитель призывал учиться, учиться и ещё раз учиться, он ещё и выстроил чёткую систему государственных переворотов.

Нужно было постараться взять под контроль любые средства связи. Вокзала, телеграфа и телефона в это время, само собой разумеется, не было. Но именно колокол всегда предвещал какие-то события.

— Мудро, — согласился Матвеев. — Токмо нет уверенности у меня, что патриарх с нами. А коли послать твоих стрельцов в храмы? И они не пустят смутьянов до колоколов?

— Тогда, окромя стрельцов, взбунтуется ещё и люд московский. Скажут, что Нарышкины с Матвеевым храмы христианские захватили и латинянам передавать желают, — высказал, оглаживая густые каштановые усы, умную мысль Иван Максимович Языков.

— Токмо всё едино, патриарху потребно отписать о том, что наказной полковник нынче сказывал! — грозным, ещё более басовитым голосом, чем у иных бояр, сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.

Для меня не прошло незамеченным, что Ромодановский назвал меня наказным полковником. Если учитывать, что в этом времени слово имело почти такое же юридическое значение, как и написанная бумага, то меня нынче же можно было бы поздравить с назначением и признанием.

— Тогда мы будем знать, на нашей ли стороне патриарх, — сказал я.

— Мал ты ещё, кабы о владыке судить! — пробурчал Матвеев. Впрочем, осуждать не стал, а обратился к стоящему позади меня дядьке Никанору: — А ты кто будешь?

— Дядька егойный, отец во Христе! — отвечал Никанор, продолжая раболепно мять шапку.

— Вот иди и подбери из стрельцов тех, кто отправится до патриарха с посланием! — приказал Матвеев.

Дождавшись, когда Никанор отобьёт три поклона и удалится из антикризисного штаба, как я для себя назвал наше собрание, Матвеев продолжил:

— Подмётные письма повинно помножить. Кожный муж в Москве должен знать, что Пётр Алексеевич и Иван Алексеевич живы и здравствуют. Что Хованский — вор! Что это он народ и поднимает на бунт, дабы убить родичей царя и его самого…

— Нужно призвать всех стрельцов на защиту царя! — продолжал я.

— Поздно! — перебил меня Ромодановский. — По полкам почали жалование выдавать. Нынче они будут за тех, кто им платит.

— Но они все будут ведать, что супротив царя пошли. Стрельцов поднимают на бунт не токмо серебром, — увлекался я, вступая в дискуссию с боярином Ромодановским. — Мнят же стрельцы, что царя спасать идут. И что вы, бояре, весь род царский убить решили. А не будет веры у стрельцов, что они стоят за правое дело, так куда как меньше будет их в бунте. А кто из них покумекает, так и придёт нам помогать.

Бояре смотрели на меня с ещё большим удивлением. Словно я вещал какое-то откровение. Весь выкладывал я не прямолинейно, выискивал различные ходы в психологии стрельцов.

— Смотрю на тебя, полковник из десятских, и думаю: от лукавого ты с нами али же божьим проведением, — сказал Матвеев, глядя мне прямо в глаза.

Как будто бы от его взгляда сейчас чёртёнок во всём и покается. Я же вновь немного оголил рубаху, показывая свой крест в груди. Ничего говорить не стал.

Присутствующие перекрестились.

— Садись! — после некоторых раздумий сказал Матвеев, указывая на стул.

До того сидели лишь бояре, а я, как и положено, стоял после них. И то, что меня пригласили сесть за стол… Понимаю, что великую честь оказали. Вот бы батюшка удивился, что сижу я за одним столом с самыми родовитыми и влиятельными боярами России. Да только не узнает уже батюшка мой.

А может, он и наблюдает за всем этим, усмехается? И вовсе знает уже Иван Данилович Стрельчин, рассказали ему, кто я есть на самом деле — что вторую жизнь живу. А может, злится, что занял место его сына?..

Тем временем последовало предложение поесть, чего Бог послал. Я даже стал предвкушать, чего это Бог посылает на стол самым богатым и родовитым людям России. Однако дверь просторной комнаты распахнулась, и на пороге показался…

«Тьфу ты, вот черти принесли! Убью же гада! Есть должок!» — подумал я, но сдержался, не сказал вслух.

На пороге стоял Пыжов. Моя рука потянулась за саблей… Но её там не было, и слава Богу — ещё не хватало мне выхватить оружие в присутствии бояр. Но есть же у меня ещё потайной нож в подкладке рукава кафтана.

— К бунту призывают всех стрельцов! — запыхавшись, говорил Пыжов, не обращая внимания на мои гневные взгляды. — Говорят, как выдадут серебро стрельцам, так и собираться на Красной площади всем.

В антикризисном штабе установилось молчание. Началось.

И то, что на сроки начала стрелецкого бунта повлиял именно я — очевидно. Бунт начинался на три дня раньше.

Глава 14

Москва. Кремль

12 мая 1682 года

— Разрешите действовать! — решительно сказал я.

— Разрешить… — будто бы по нёбу покатал слово Языков.

После он посмотрел на Матвеева. Безмолвно спрашивая, мол, чего это я так разговариваю.

— Ну ты ж разумеешь, Иван Максимович, что изрёк наказной полковник? — понял Матвеев причины сомнений у боярина Языкова. — Ну а коли понятно? Чего ж смущаешься?

Ну да… Я стараюсь разговаривать на том языке, какой нынче в ходу, но явно некоторые устойчивые выражения и привычки выдают во мне… странные для этих людей привычки.

Вот Матвеев и намекал Языкову, чтоб тот вспомнил — многими я языками владею, а потому говорить могу иногда странно, по-нашему, но будто бы по-иноземному. Подходит.

— Как мыслишь, полковник, можливо ли оборонить усадьбы боярские в Москве? Тех, имена чьи в списке на убийство? — спрашивал Матвеев.

Я же едва сдерживал ноги, чтобы не вскочить и не побежать отдавать приказы. Действовать! Скорее! А боярин прямо сейчас размеренно, не спеша, ведёт разговоры. Степенная жизнь у этих людей, привыкли, что обещанного три года ждут, чего же суетиться? Бунт? А, ну ладно! Еще успеем поспать, поесть, а