— Граждане Нового Орлеана! — я заговорил, обводя стоящих передо мной людей похолодевшим взглядом.

Разговоры, гомон, перестук сапог и оружия — все разом затихло.

— Скажу сразу, я — солдат. Не правитель, не диктатор, не мудрец, что будет учить вас жизни!

Толпа начала ворчать, словно начавший проявлять нетерпение дикий зверь.

— Поэтому именно вам сегодня нужно принять решение! Принять решение, что будет дальше с Новым Орлеаном, жить вам или умереть!

И все снова замерли. Некоторые слова всегда попадают в самое сердце.

— Мы дали вам свободу от янки, но свобода — это сокровище, которое стоит дороже золота. Его нужно не только получить, но и удержать! Вы готовы сражаться, я это вижу, но одного желания, чтобы победить янки, никогда не будет достаточно. Кровь и пот! Вам придется заплатить за свободу таким количеством пота и крови, напитать ими землю Луизианы и всего американского Юга так, чтобы эта земля уже никогда не могла вас забыть!

Кто-то в толпе засвистел. Быстро, хитро — чтобы соседи даже не успели заметить, кто это, но чтобы момент был испорчен.

— Если вы хотите сказок, — я продолжил, давя толпу взглядом и голосом, — то можете идти к Рузвельту. Янки любят говорить про «Великую Америку», вот только раньше вам там почему-то не находилось места. Так что идите, но потом не удивляйтесь, когда вас вернут обратно в грязь, а то и между делом вздернут за «измену Союзу».

Тишина, на этот раз зловещая. Никто не любит угроз, особенно если понимает, что это чистая правда.

— Сейчас я зачитаю вам пять декретов, — я поднял руку с пятью растопыренными пальцами. — Пять основных законов, которые мы примем или не примем все вместе. Разом! Если вы скажете «да», мы будем бороться вместе с вами. Если скажете «нет», не станем неволить и уйдем. То, что мы сделали сегодня и вчера — это подвиг, но чтобы у нас это не отобрали, нам нужен будет уже не гнев! Нам нужна будет своя правда, своя страна!

Я краем глаза заметил запыхавшегося помощника Огинского. Смутно знакомый еще по Маньчжурии вихрастый солдат прижимал к груди несколько стопок свежеотпечатанных листовок. Когда я закончу и получу единственный правильный ответ, из расклеят по всему городу.

— Приготовьтесь слушать, приготовьтесь решать! — я на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями, и продолжил дальше по памяти. Все-таки у нас было две недели на подготовку к штурму Нового Орлеана, и я занимался отнюдь не только лишь понтонами. — Итак, декрет номер один. Декрет «О земле»…

Услышав заветное слово, тысячи людей на площади замерли, затаив дыхание.

Глава 17

Я зачитывал декреты с трибуны из ящиков. Голос уже привычно по-армейски чеканил слова, а разум словно наблюдал за этим со стороны.

— Декрет о земле. Все плантации, принадлежавшие сбежавшим или убитым янки, объявляются собственностью тех, кто на них работает. Земля делится между семьями по количеству работников. Никаких выкупов и компенсаций не будет! Кто сбежал — тот сам лишил себя всех прав! Однако… Первые три года 70 % урожая сахарного тростника будет уходить в доход государства. После — 30 %. И это не просто цифры, это цена вашей свободы!

На самом деле в декрете больше пунктов — мы даже начали расписывать подзаконные акты, которые будут определять, как все это будет работать на практике и контролироваться. Тот еще ад! Но здесь и сейчас нужно было, чтобы детали и сложные формулировки не смогли украсть суть! Чтобы люди вдохновились, осознали, что именно дала им эта победа, но в то же время чтобы и цена, которую им придется платить, не стала для них сюрпризом.

— Декрет номер два! Декрет о труде! — отбросив первый лист в сторону, я выхватил второй. — Рабочий день теперь будет равен восьми часам! Минимальная оплата — один доллар пятьдесят центов! Детский труд запрещен! Однако! Все предприятия, которые будут работать по армейским контрактам — а в ближайшее время это все предприятия! — работают в три смены. Пока идет война! Отказавшихся — под трибунал!

Включать деньги в декрет — обычно не самая лучшая идея, но, рассчитав примерные цифры на опыте Сан-Франциско, я был готов рискнуть. Уж очень конкретные доллары и центы приземляли и делали понятными даже самые громкие слова. Ну, а последовательность аргументов помогла продумать и составить Татьяна. Лично мне казалось, что вынесение самых противоречивых пунктов в конец декрета — это ошибка. Горькое послевкусие, которое испортит общее впечатление. Но княжна объяснила, что землю и ограничение рабочего дня такие мелочи никак не смогут сделать хуже, наоборот, с ними люди лишь лучше запомнят, что это не подарок и что за него нужно бороться. Так и вышло!

Я не видел ни одного разочарованного лица. Более того, угрозы про трибунал вызвали довольный гул тех, кто начинал верить, что они и вправду смогут победить. Что это не игры, а честная сделка. Под эту волну я зачитал еще два декрета. Третий — о продовольствии, который гарантировал еду всем, кто будет работать. Четвертый — о здоровье. Мы обещали прививки, врачей и больницы, но требовали работы по осушению болот. Стройка века, которую нужно будет провести фактически в осаде, но без которой Новый Орлеан никогда не сможет стать безопасным городом. Тут еще прямо-таки напрашивалось образование, но с ним можно было разобраться и попозже, а вот что никак нельзя было откладывать…

— И пятый декрет! О защите революции! — мой голос начал набирать силу. — Каждый мужчина от 18 и до 50 лет призывается в ряды милиции, добровольцев, что встанут в одном ряду с армией. Кто-то будет помогать копать укрепления, кто-то сможет заслужить право на винтовку или другое оружие. Мы дадим всё, чтобы вы смогли себя защитить, потому что… Умирать за тех, кто не готов сделать то же самое за свою собственную свободу, мы не будем! Итак, вы готовы бороться? Готовы принять эти пять декретов, которые сломают вашу привычную жизнь до самого основания⁈

Небольшая пауза, чтобы люди осознали, а рядом со мной поднялся и встал Огинский.

— Все, кто за то, чтобы принять декреты полностью и без изменений, поднимите правую руку и крикните «да». Кто против, кричите «нет»… И бог вам судья.

Снова пауза, но на этот раз тяжелая, вязкая.

А потом начали подниматься руки. Сперва десятки, потом сотни и тысячи. А после грянуло такое «да», что задрожали