И барышню ему нужно. Опытную и правильную. Скромность которой его поломает и к себе прижмет. Чтоб держала цесаревича в ласковых ежовых рукавицах. Можно и молодую, и старше, но чтоб она место свое знала и во всем слушалась ее – императрицу. С наследником же тоже тянуть не надо. Как Петруша в лета войдет, женить его надобно. Не мешкая.

Но это завтра. А сейчас…

Императрица позвонила в звонок. Вошел лакей.

– Зови Черкасова, срочно!

Служка спешно исчез за дверью. Кабинет-секретарь ее императорского величества не заставил себя ждать.

– Елизавета Петровна, – поклонившись, начал он на правах строгого наставника и приятеля.

– Барон, пишите указ, – жестко и чеканно произнесла императрица. – Владетельного герцога Гольштейн-Готторпского Карла Петера Ульриха вернуть в Москву немедля!

Черкасов снова склонил голову.

– Иван Антонович, – уже теплее произнесла царица, – оформите и в течение часа отправьте в Петербург и Гельсингфорс с курьерами депешей, это не может ждать.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 29 августа (9 сентября) 1742 года

Вам случалось сдаваться или признавать свою неправоту? Думаю, случалось. Ну, если вы не бунтующий подросток или беспечно удачливы. Черные полосы бывают у всех. Вот только чтобы их сменяли белые, надо не останавливаться и идти. Ставить нужные паруса и идти поперек обстоятельств. У маркиза де ла Шетарди было трое суток, чтобы еще раз проверить это.

Почти сразу после того, как шведы ушли из Гельсингфорса, Жак поднялся на русский курьерский бриг. Так что он успел за отбывшим сутками ранее герцогом Гольштейн-Готторпским в Борго и опередил его по дороге в Санкт-Петербург. Ветер был попутный, дул свежо, редкий дождь, в дополнение к брызгам волн, позволил маркизу остыть и начать думать трезво. Ну, насколько это можно после моря шампанского, выпитого вместе с офицерами команды. Его, маркиза де ла Шетарди, шампанского.

Торжественную встречу Карла Петера Ульриха финнами сам Жак не наблюдал. Но рассказы очевидцев убедили его, что встречали герцога овацией. Почти триумфом. Как героя. И как своего короля… Герцог все же, видно, был болен и никаких реляций подписать не смог. (Или не захотел. Мальчишка, видно, не дурень.) Но сам документ, поданный герцогу местным сеймом, грел сейчас душу де ла Шетарди. «Благодарственное письмо» в двух экземплярах, надлежаще заверенное магистратом, лежало сейчас в шкатулке посла в двух экземплярах. По сути, это была присяга подданных. Именно так ее и следует именовать с сопроводительными реляциями.

Понятно, что сам Жак-Иоахим их русской императрице не пошлет. Письмо будет от капитана везущего его в русскую столицу корабля. Верноподданническое донесение. Оно уже написано и лежит в пакете пересылаемой из-под Гельсингфорса в Москву государственной почты. Капитана не составило труда подвигнуть на сей опус после выпитого совместно ящика шампанского. Курьера же даже не пришлось так поить. Данная реляция, практически «Слово и дело», не могла быть им не принята у капитана. Да и что упираться курьеру? Его дело маленькое.

Так что, сходя на берег в Санкт-Петербурге, французский посол был уверен, что и второе его письмо, и прочие сообщения о славных событиях под Гельсингфорсом другие послания опередят. Понятно, что живописания геройств наследника русского трона тоже писал не он, а воодушевленные и разгоряченные событиями и французским шипучим вином товарищи герцога, кирасиры. Жаку де ла Шетарди совсем немного пришлось постараться, чтобы слова в том письме были правильные и ушло оно вместе с донесением о капитуляции от самого Ласси. А вот реляция Ласси о попытке нападения на Карла Петера Ульриха ушла позже. Генерал-фельдмаршалу надо было все выяснить и всех опросить. Да и не хотел опытный русский царедворец сообщать вперед хорошей новости новость опасную. Ласси сделал плохой ход, но лучше у него не было. Тем маркиз графа и победит. А если и не победит, то создаст у Елисаветы Петровны нужное ему первоначальное впечатление.

Женщины импульсивны. И не важно – из боязни за свою власть или за жизнь будущего цесаревича будет императрица своего голштинского наследничка от армии оберегать. Появившиеся у Карла Петера Ульриха боевые товарищи это заметят. Искра недоверия пробежит между ними и русской царицей. Ему маркизу де ла Шетарди останется только эту искру беречь и раздувать. И в нужный момент, как уже было в прошлом ноябре, поменять строптивую правительницу. Главное теперь не спешить и опираться только на надежных людей, а не на этих северных варваров, навязанных ему в Гельсингфорсе командующим шведами.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ГРЕЧЕСКАЯ СЛОБОДА. КАНЦЕЛЯРИЯ ГЛАВНОЙ АПТЕКИ. 30 августа (10 сентября) 1742 года

– Ничего страшного, Николай Андреевич, рана чистая, вы просто дорогой ее герцогу растрясли, крови много ушло, – успокоил принимавший меня директор Медицинской канцелярии Кондоиди.

– Павел Захарович, так что? Мы завтра можем отбыть в Москву? – спросил обрадованный Корф. – Государыня торопит.

– Завтра никак нельзя. Нет. Надо, чтоб рана чуть затянулась, – уверенно сказал врач, – вечером я еще раз осмотрю герцога и тогда скажу, когда его можно везти.

Барон фон Корф вздохнул. Приказ императрицы в части меня был строгим: «Доставить немедля!» Оттого и гнал сам из Петербурга до Райволы, а оттуда уже нас обратно. Но Николай Андреевич понимал, что доставить меня нужно живым и при памяти, а не в виде чучелка или тушки.

– Николай Андреевич, сутки не проблема – нагоним, – решил и я подвигнуть на задержку Корфа, – отошлите уже в Летний дворец кого, пусть покой готовят, а мы с доктором поговорим, как ускорить мое выздоровление.

– Да послал уже, – ответил Корф обреченно, – вернуться должны были.

– Ну так проверьте, а то они врачей видно боятся и нас не беспокоят, – попытался я пошутить.

Корф посмотрел на меня с укором, но не стал спорить. Мне не хотелось при нем обо всех своих проблемах говорить. Похоже он что-то такое понял и покинул нас, хмуро, но плотно закрыв за собой дверь.

Днем кортеж лейб-компанцев, ведомый Корфом, перехватил нас на полпути из Выборга, почти у современной мне границы Санкт-Петербурга. После