– А в чьей же воле? – Елисавета Петровна прервала затягивающуюся паузу.

– В вашей, государыня, – отвечаю твердо, – я же не хочу Финляндию под свою руку принимать.

– Тогда зачем ты туда поехал? – удивление тетушки, кажется, было искренним.

– Отказаться, – отрубаю я, – и прошу более без моего согласия такие вопросы не решать.

Тетка остолбенела. Ненадолго.

«Стервец! Будет он мне указывать что и как решать! Надо поставить его дерзость в стойло, – бушевало в голове императрицы, – но прав, прав, нельзя было ему о том обещании финнам не сказать».

– Много себе позволяешь, Петер!

Тетка как бы в ярости. Тихой. Но пусть. Надо ставить точки над «i». А то она меня так без меня не только на царство женит. Двум смертям не бывать… Хотя мой пример опровергает это мнение.

– Из Москвы и поместья своего далее двадцати верст без дозволения моего не выезжать! – тетка говорит жестко.

Подписка о невыезде, значит? Потерплю. Да и дела здесь есть. Э-э-э? Ну-ка, ну-ка…

– Из какого поместья?

Усмехнулась. Оценила.

– Матери твоей приданное я третью часть вскоре тебе дам, – голос Елисаветы все еще тверд, – можешь даже с согласия моего использовать на свои опыты.

Она меня наказывает или поощряет? Чуден гнев императорский!

Кровь приливает к голове. Меня немного ведет. Темно в глазах. Это не ускользает от глаз тетки.

– Ты как себя чувствуешь?

Промаргиваюсь:

– Все хорошо, Матушка. Просто дорога.

– Мне Кондоиди отписал, что у тебя какие-то проблемы по мужской части. Почему ты не сказал раньше?

Молчание.

Нет в этом времени врачебной тайны! Ну, да и бог с ней.

– И?..

Хмурое:

– Я не хотел смущать ваши уши, Матушка. У меня самого уши горят до сих пор. По приезде хотел с Алексеем Григорьевичем посоветоваться. Простите.

Императрица хмыкнула, подумав: «Мальчишка, как и есть. Почему я сама не повелела провести полный медицинский осмотр по прибытию его из Киля? Да, это проблема. Ясно, почему он избегал девиц все это время, – накатывались на Елисавету Петровну мысли. – Совсем не смешные шутки. Державе нужно, чтобы у наследника был наследник. Или наследница. Тут уж, как Бог даст. И тянуть с этим не надо. Надобно ему действительно Лешеньку на разговор направить, раз уж сам Петруша заговорил о Разумовском. Уважительно…»

– Мне Павел Захарович братьев Блюментрост рекомендовал, – воздаю «благодарность» болтливости Кондоиди, – и я бы хотел привлечь Арунция Аццарити, если не возражаете.

Тетушка в задумчивости. Кивает.

«А племянник даже более, чем я помышляла, умен, – рассуждала императрица, – не по годам, повзрослел, не окончив роста, бедняжка, как же его, сироту, в Киле жизнь прижимала».

– Себя сейчас как чувствуешь? Только изволь без всякой храбрости, учтивости и прочего политеса, – голос тетки явно подобрел.

– Нормально, Матушка. Устал только с дороги. Простите, Матушка, спать хочу. Мысли путаются. Тяжелая была дорога. Поспешил к вам сразу. Прошу простить, что в таком виде. Нарушил этикет.

Кивок.

– Я переживу. Мы не чужие люди. Верно ведь?

Кивок.

– Да, Матушка. Я ваш навсегда.

– Вот и славно. Иди, Петруша, отдыхай. Тебе уже приготовили все. Завтра поговорим о будущем.

– Спасибо, Матушка.

– Ступай. И БОЛЬШЕ. БЕЗ МОЕГО ВЕДОМА. НИКУДА. НИ НОГОЙ!

Кивок.

– Да, Матушка.

Я устал. Пусть думает, что победила.

Склоняю голову.

Можно сейчас и отступить для вида. Но сдаваться – НИКОГДА!

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ПОКРОВСКОЕ. ЗАГОРОДНЫЙ ДВОРЕЦ. 31 августа (11 сентября) 1742 года

Выдох.

Крыльцо.

Ветер.

Длинные волосы по местной моде. Колышутся.

– Ваше королевское высочество, прошу последовать в ваши покои, там вас осмотрит гоф-медик…

Киваю.

– После.

– Да, ваше королевское высочество.

Я здесь. На воздухе. Мне нужен воздух. Много воздуха. Озона. С ливнем и ветром. Можно с грозой и градом.

Это был самый важный разговор в этой моей жизни.

Вроде ерунда. Подумаешь.

Но я его вытащил. Вытащил. Я знаю. Мне сто лет.

Спасибо, Матушка Елисавета. Мы поняли друг друга.

Правь. Мне твой трон не нужен. Но свою дорогу я буду мостить сам.

Только так. Иначе не будет.

Я не уступлю.

АМИНЬ.

Эпилог

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 декабря 1742 года (1 января 1743 года)

Камин. Жаркое пламя.

Вновь зима на улице. Я вновь смотрю в языки огня.

Год позади. Еще один год моей жизни в этом времени.

Первый год, когда я реально смог что-то сделать и что-то изменить в своей жизни. Да и в истории вообще.

Год. Много это или мало?

Как знать. Как знать…

В Германии с Данией и в католической Европе на дворе сегодня уже наступил ТЫСЯЧА СЕМЬСОТ СОРОК ТРЕТИЙ год. В России, Швеции, Лотарингии с половиной Швейцарии и Великобританией еще нет. Мы отстаем? Не знаю. Не сказал бы. Даже по календарю компания хорошая.

Нет у меня ощущения, что мы тут дикари. Совсем нет. Работы впереди очень много. Но мы победим.

Потрескивают поленья в камине.

У нас тут скоро Рождество.

Мне тут скоро пятнадцать. По местным меркам уже не мальчик. Царственная тетка уже всерьез подбирает мне будущую невесту.

В очередной раз ловлю себя на мысли, что не так часто вспоминаю о своей семье далекого будущего, как она того достойна. Жена, дети, внуки, правнуки. Я не знаю, в чем причина. Возможно, в том, что моя Иринушка, критикуя мою заботу о каждом шаге детей, сказала просто: «Отпусти их. Позволь им любить тебя на расстоянии».

А я после экспедиций не мог нарадоваться на них и старался везде «соломку постелить». Парни как-то незаметно выросли, а я стал реже ездить и выплеснул на внуков свою нерастраченную заботу. Писал, звонил… Старший после того, как у меня были проблемы с рейдерами, остался в Германии, а младший уже по гарнизонам сам колесил. Дочь давно и далеко из гнезда выпорхнула. Так что последние тридцать пять лет куковали мы одни с Иринушкой в большом доме. Дети приезжали, конечно, с внуками, но все реже и реже. А мне тамошнему не хватило отцовства! Не меньше, чем здешнему мне не хватало отца.

Хорошо, что у меня были студенты и любимая жена. Ее смерть меня тяготила всего больше. Мы были с Иришей в жизни как два крыла.

Ирина меня только в Белостоке отпустила. А дети… Для них я все равно умер. Похоронили. Рядом с Иринушкой и нашим младшим. Старший сын с дочкой, может, цветочки на могилку приносят. Раз в год. А то и в два. Как