Солдаты и даже офицеры плакали, оставляя свои города. Дисциплина падала. Началось массовое дезертирство.

В общем, перед нами Гельсингфорс во всей красе и со всеми проблемами. Как там: «Карл XII с восьмитысячной армией разгромил 80 000 русских?»

Ну-ну.

Впрочем, и в русской армии были свои проблемы. Например, адмирал Мишуков наотрез отказывался вести свою эскадру на блокаду и обстрел Гельсингфорса. Причины всякий раз называл разные, то его корабли нужны будут для блокады Або, то ветер встречный, то попутный, но слишком сильный, то неизвестен фарватер, то то, то се.

И командование флотом ему указывало, и правительство в Санкт-Петербурге требовало, и даже императрица подписала Высочайший указ, но слишком сильные и влиятельные были у Мишукова покровители. Они даже организовали новый Высочайший указ Елизаветы Петровны: «…журналов не требовать, и что определено было взять у него, то оставить».

По итогу разбирательства Мишуков послал всех по известному адресу и, сославшись на указ императрицы, отказался предоставлять судовые журналы.

Короче, Мишуков благополучно дослужился до 1762 года, пока новый император Петр Третий не выгнал его из флота без пенсии и с волчьим билетом. И никакие связи Мишукову не помогли. Эту историю я от деда кавторанга слышал. Вспомнилось вот, к случаю. Добра от этого адмирала не будет. Надо куда-нибудь этого перестраховщика услать. Антарктиду, что ли, пусть откроет? Думаю, тетка против не будет.

КОРОЛЕВСТВО ШВЕЦИЯ. ОКРЕСТНОСТИ ГЕЛЬСИНГФОРСА. ЛАГЕРЬ КИРАСИРСКОГО ПОЛКА. 22 августа (2 сентября) 1742 года

Так, пребывая в легкой задумчивости, я добрел на своей Изабелле до лагеря кирасирского его королевского высочества герцога Гольштейн-Готторпского, то есть меня, полка. Приютили мое высочество второго дня кирасиры. Выделили своему шефу и его гофмаршалу весьма вместительную палатку.

Я, как приехал, был принят с настороженностью. Тем же Ласси, хоть он и командующий, и человек по всему хороший. Но его понять можно. Государыня, случись что со мной, ему голову снесет, ни на какую освобожденную Финляндию не посмотрит. Для офицеров же я вообще был невиданный зверь. Целый полковник в теле корнета. Да еще высочество. Королевское. Вот как при таком материться? Ну или скабрезности какие произносить? Но спасибо старому вояке Брюммеру, на первом вечернем биваке у костра я в коллектив влился. Отто много военных баек знает, не зря же служил ординарцем у воевавшего с моим дедом Карла XII. Пару его шуток мне даже приходилось переводить. У костра сидели через одного немцы, но и они не всегда ловили юмор в нашем голштинском выговоре, а Отто в русском еще не поднаторел. Оттаяли добры молодцы. Стали посмелее. Мне для закрепления пришлось им даже «Коня» Любэшного спеть. Здесь пока его автора не предвидится. Слушатели мое пение оценили, даже под конец вторить начали. Теперь бы вот еще какой подвиг совершить – и буду окончательно свой. Волчье ухо мне всего за половину такового зачли. Нужно еще столько же.

Здесь вообще вечерами весело. Луны нет, но ночи светлые. Потому сидят все у костров, греются допоздна. Вот и сейчас гогочут над чем-то. Подхожу к костру. Точно! Самый известный правдивый человек травит байки, а корнет Романус ему для русских переводит. Так что сначала ржут немцы, а потом русские, узнавая, как Мюнхгаузен облетал Очаков с разведкой, сев на пушечное ядро. Про лошадь на колокольне я уже вчера байку слышал.

Запели. Душевно так, с расстановкой. На русском. Но немцы подпевают и ухмыляются:

Ох уеэ-эхал, ох уехал на маневры,

К себе в роту, к себе в роту кирасир.

Яму дальняя дорога,

он же в роте, он же в роте командир…

Охальники тянут слова интересно. Подогреваясь между куплетами шведскими горячительными трофеями.

Погибать… Погибать нам рановато.

Только с ранами, только с ранами лежать.

Дырка в жо-олтам, дырка в желтом доломане.

Я б ее… я б ее бы не зашил…

Весело, но верно поют. Такова она армейская жизнь.

Подсаживаюсь, принимаю кубок. Продолжаю вливаться в компанию. Часа через два доходит черед и моему высочеству что-нибудь для общества предложить. Прошу гитару.

Небольшая пятихорная итальянка шествует мне по кругу от подпоручика Нелидова. Десять спаренных струн, лад барочный, но я за три года приспособился уже. Что бы сослуживцам изобразить? «Давным-давно» спеть? Пока я не заслужил такой песни. А вот для них у меня песня есть.

Кавалериста век не долог,

И потому так сладок он…

Смешки стихают. Романус шепотом переводит Мюнхгаузену и другим нашим немцам. Все же с одиннадцати лет солдатствует австрияк в России. Думаю, и сам стихи уже писать может.

Не раздобыть надежной славы,

покуда кровь не пролилась…

Это про меня. Пока я тут уже не чужой, но и не свой – в деле они меня не видели. Да и увидят ли? Старый лис Ласси мне геройствовать не даст.

Крест деревянный иль чугунный

назначен нам в грядущей мгле…

Пока крестов-то наградных тут нет, но в одном кругу и бывшие крестьяне, и графы с князьями сидят. Так что кого-то под чугунной плитой с крестом и похоронят, а кого-то просто под деревянной крестовиной, может даже без надписи.

Не обещайте деве юной

любови вечной на земле!..

Все молчат. Даже кубки не поднимают. Романус отвернулся. Вытирает глаза. Есть видно, что уже юноше вспомнить. Не то что здешнему мне. Поворачивается, молча наливает кубок. Поднимает его. И выпивает залпом. Офицеры отмирают и повторяют за ним. Корнет уходит. Потихоньку и остальные встают. Поздно. И мне пора уходить. Брюммер вот, наверно, давно уже третий сон видит.

КОРОЛЕВСТВО ШВЕЦИЯ. ГЕЛЬСИНГФОРС. ПОКОИ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО. 22 августа (2 сентября) 1742 года

– Маркиз, вы уверены в предстоящем деле? – Карл Эмиль Левенгаупт потер виски.

– Граф, я уверен, что это ваш единственный шанс вырваться из мышеловки!

Карл пристально посмотрел на собеседника. Вот жук. Ему при любом исходе все сойдет с рук. Самому же Левенгаупт, как командующему, головы не сносить…

– Русские тоже устали, генерал, и если у вас будет их наследник, то Ласси ничего не останется, кроме как вашу армию без капитуляции в Або пропустить, – произнес де ла Шетарди спокойно.

– Времени мало, посол, вы успеете вернуться до рассвета? – почти смирился с неизбежностью командующий.

– Если ваши люди будут сноровисты, то успеем, – вернув ответственность шведу, обнадежил француз, – я проведу их в русский лагерь в своем эскорте, а при