Когда пленник пришел в себя, его глаза были туманны от боли. Мы устроили ему допрос у догорающего ночного костра. Лейф и Эйвинд стояли по бокам, как мрачные исполины, отбрасывая в трепещущем свете длинные, искаженные тени.

— Надеюсь, ты понимаешь, что лгать бессмысленно, — начал я без предисловий. Мой голос был ровным и холодным, как лед фьорда. — Кто ты? И чей приказ исполнял, нападая на друзей конунга?

Наемник медленно повернул ко мне голову. Его губы растянулись в кривой, болезненной усмешке.

— Пошел ты к хельской матери, лекарь хренов! Отпусти меня — и, быть может, я устрою тебе быструю смерть, когда придет время!

Я ожидал этого, поэтому просто кивнул Эйвинду. Тот без тени сомнения или жалости выхватил из костра длинный нож и прижал его к голому животу грубияна.

Крик боли ударил по ушным перепонкам. Пленник бился в своих путах, выгибался, его глаза закатились, обнажив белки. Меня снова затошнило. Слюна горьким комком подкатила к горлу. Я смотрел на это и видел, как во мне умирает последнее, что связывало меня с прошлой жизнью. Я превращался в монстра, в палача. Но я также видел перед собой бездыханное тело Эйнара, видел горящие дома мирных бондов, слышал плач детей. И понимал: если этот человек не заговорит, таких смертей будет еще много.

— Довольно, — сдавленно сказал я.

Эйвинд убрал нож. На смуглой коже остался уродливый черный ожог с красно-белой окантовкой.

— Глупо страдать попусту… — обратился я к пленному. — Ты сам назвал имя своего хозяина в пылу битвы. «Сигурд прикончит тебя, Рюрик». Значит, ты — его пес. Исполняешь его волю. Как тебя зовут, пес?

Пленник, тяжело дыша и содрогаясь от каждого вдоха, с опаской посмотрел на топор, который Лейф с мрачным удовольствием начал накаливать в углях костра.

— Карк… — просипел он. — Меня зовут Карк.

— Карк… Ворон, значит… — усмехнулся я. — Подходящее имя для падальщика. Что ж, Карк… Выложи мне всю правду о своей миссии, и я дарую тебе жизнь. Слово Рюрика.

— Слово? — он хрипло рассмеялся. — И это все гарантии? Ты дашь слово, а твои ребята тут же разорвут меня на части!

— Гарантий нет. — холодно согласился я. — Но поверь, живой ты мне куда нужнее, чем мертвый. Твоя смерть — это тишина. Твоя жизнь — это голос, который заговорит на тинге перед всем народом Буяна. В крайнем случае, мы предадим тебя суду богов, и ты сможешь попытаться впечатлить Одина своей стойкостью. А так… — я кивнул на раскаленный топор, — мы можем придумать для тебя такой унизительный конец, что врата Вальхаллы захлопнутся перед твоим носом навеки. Ты будешь тлеть в мире Хель, взирая на пиршества героев. Оно тебе надо, «ворон»?

Карк замер. Он смотрел на меня, и в его глазах бушевала внутренняя борьба. Гордость, страх, расчет. Наконец, он сдавленно выдохнул, и его тело обмякло, словно из него выпустили всю душу.

— Хорошо… Все равно я уже проиграл. Я расскажу. Вам, конунговым щенкам, и тебе, дуболом, — он кивнул на Лейфа.

Лейф, скрестив руки на могучей груди, сделал шаг вперед. Его тень накрыла Карка целиком.

— Говори. И говори быстро. Моему терпению приходит конец.

Карк послушался и медленно, с расстановкой, словно смакуя каждую деталь своего коварства, заговорил… Он рассказал, как Сигурд, не доверяя своим прямым воинам, нанял его, мастера «незаметных дел». Как он спланировал первую засаду на необитаемом острове, высчитав место нашей вынужденной остановки. Как он тенью последовал за нами в Альфборг. Как он организовал покушение, и как стрела, что должна была пронзить мое сердце, нашла грудь Эйнара. И наконец, как он со своей бандой жег и грабил хутора на землях Ульрика, старательно имитируя почерк воинов Бьёрна, подбрасывая неудобные «улики».

— Чтобы посеять ненависть, — закончил он, и в его голосе прозвучала почти что профессиональная гордость. — Чтобы яд подозрений отравил вашу сделку. Чтобы старый Ульрик и его народ возненавидели имя Бьёрна. Чтобы вы вернулись к своему конунгу с пустыми руками и пятном позора.

Лейф, выслушав все это, внезапно взорвался. Он рванул к Карку, и его лицо исказила такая ярость, что, казалось, воздух вокруг загорится.

— Отдай мне его, Рюрик! Дай мне размозжить ему голову! Прямо сейчас! За Эйнара! За мой сожженный драккар! За всех, кто пострадал от его злодейской руки!

Эйвинд встал рядом, его дыхание стало тяжелым, как у быка перед боем.

— Я сам это сделаю. Мне даже топор не нужен. Я голыми руками удавлю гада…

Я резко встал между ними и связанным Карком.

— Нет! — мой голос прозвучал, как удар хлыста. — Я дал ему слово. И он будет жить. Его показания на тинге, перед лицом старейшин и бондов, будут страшнее любого обвинения, громче любого боевого клича. Сигурд осудит себя его же устами.

Лейф с силой, с какой разбивают щит о камень, ударил по стволу дерева. Он бросил на меня взгляд, полный ярости и непонимания, затем резко развернулся и молча зашагал к обугленному кораблю…

Утро застало нас за работой. Небо было чистым: редкая синь посасывала глаза. А солнце, поднимаясь над грядами скал, зажигало золотом и багрянцем верхушки кленов и вязов. Леса, подступавшие к воде, пылали рыжим пожаром осени. Эта яростная, прощальная красота радовала взгляд.

Мы свернули лагерь, превратившийся в поле ночной битвы, и погрузились на драккар. Без мачты и с обугленным, как позорное клеймо, штевнем, он казался сейчас жалким калекой.

Но весла в наших руках были нашей волей, нашим упрямством. Мы отчалили. Сорок пар мышц напряглись в едином, неидеальном, но яростном ритме. Корабль, противно поскрипывая, пополз вдоль изрезанного берега. Карка, с его перевязанным бедром, мы поставили на весло, в самый хвост. Пусть гребет. Пусть каждым мускулом чувствует, какую цену мы заплатили за его «искусную» работу.

Я стоял на носу, вглядываясь в уходящую за горизонт бирюзовую гладь. Море сегодня было спокойным, почти ласковым, и эта насмешливая идиллия злила еще больше. Ко мне, переступая через разбросанные вещи, подошел Эйвинд. Его лицо было усталым, но глаза горели.

— Скажи, Рюрик, — начал он, глядя на проплывающие мимо скалистые мысы. — Как думаешь, уцелел ли наш хутор? С учетом того, как Сигурд возненавидел все, к чему ты прикоснулся?

Я горько усмехнулся. Образы мельницы, кузницы и крепкого дома болезненно встали перед глазами.

— Не знаю, друг. И боюсь узнать. Хакон — старый, опытный волк. Но против своры охотников даже матерый волк долго не продержится.

— Может, свернем? Проведаем?