И четвертое: Посетившие меня только что приступы едва ли не потери сознания, были ничем иным, как побочным эффектом соприкосновения двух модуляций — пилота сорок третьего года и моей — в данном случае, пришельца двадцать первого века. Об этом я тоже, по понятным причинам, не знал.

Отсюда и вывод: Мне было совершенно невдомек, какая такая хренотень навалилась на меня в автомобиле майора СМЕРШа.

Глотая душившие горло спазмы, я орал Борьке прямо в лицо от испуга:

— Понимаешь, боец? Голос! Записанный автоматикой цифровым алгоритмом!

— Чего –о? — выпучил он глаза, совершенно сбитый с толку.

Сказать по чести, я тоже был на грани помешательства рассудка. В моей голове голос самописца барокамеры? Я уже узнал его, когда прошел первый шок. Барокамера ищет меня! Тот саркофаг, что выкинул в воронку Курской Дуги при выходе из строя автоматики в моей лаборатории Института, нашел мой вектор. Нашел, отыскал, не прошло и два года — с этим все ясно. Но, причем тут две модуляции? Причем здесь обе полярности? Выходит, я не один в этом промежутке пространств? Кто-то еще блуждает меж двух измерений? Кого-то еще носит по отрезкам эпох? Ведь я представления не имел о летчике Мурманской авиации. Ну, встретил, положим, два года назад какого-то пилота в теплой одежде в сентябре месяце. Ну, повторюсь, посидели у костра, познакомились. Посмотрели его фотографию с дочуркой и супругой. Поспали. Потом был налет немецкой авиации. И все! Конец фильму, как сказал бы герой комедий Леонида Гайдая. Ни пилота, ни воспоминаний о нем. Он просто исчез из памяти в той круговерти событий, что нахлынула на меня с момента переброски червоточины времени. Баста! Финита ля комедия. Кто? Откуда? Когда? Почему именно с моим маркером ищет соприкосновения модуляций?

…Я не знал.

И теперь, сидя в машине на заднем сиденье, отходя от шока — иными словами, от побочной реакции вступления в контакт — я, узнав голос самописца барокамеры, пришел в настоящую оторопь:

— Борька! Милый друг! — вскричал я от радости. — Мне все понятно!

— Чего понятно, лишенец? Ты меня не пугай, а то подштанники уже пришлось намочить.

— Я понял! Это был голос автоматики моей барокамеры. Помнишь, я тебе все время рассказывал о ней? Тот саркофаг, что перенес меня к вам сюда, в ваше время — он… он вернулся за мной!

— Как, вернулся?

— Не знаю. Нашел. Отыскал. Вступил в контакт с моим световым маркером.

— Опять физикой чешешь, умник? Контакт, маркер, саркофаг… Откуда я знаю эти значения? Ты еще эволюцию сюда приплети.

— Модуляцию, идиот, а не эволюцию.

— А мне один хрен. Мы институтов не кончали. Подумаешь, саркофаг какой-то…

— Ты так ни черта и не понял?

— А что я должен понять?

— Балбес! Саркофаг отыскал меня, спустя почти два года! Ты помнишь нашу первую встречу, когда вы с Лешкой вытаскивали меня из воронки? Я тогда еще в первый раз услышал от тебя «лишенец» и «веселый интересный».

— Ну, и что? Было дело. Столько времени утекло. Меня, вот, успели в задницу ранить…

— Да погоди ты о своей заднице! Понимаешь? Я уже два года в твоем времени. Два года не видел ни дочь, ни жену, ни прежнюю жизнь, в том, своем, двадцать первом веке. Усекаешь, бездарь?

— Па-апрашу не оскорблять, а то и в харю заеду.

— Теперь уясняешь? Моя модуляция готова вступить с кем-то в контакт. Отсюда и два этих приступа рвоты. Видимо, такие побочные явления возникают всегда, когда два разных вектора вот-вот должны войти в соприкосновение. Мой самописец барокамеры отсчитал сорок восемь с половиной часов до контакта. И часы продолжают тикать, братец мой!

— Двое суток, что ли?

— Вот именно! Через сорок восемь часов произойдет нечто такое, чего я еще не имел чести знать. Иными словами, должен состояться контакт… — я оборвался. Глянул в окно. Майор с помощником возвращались к машине. Водитель захлопнул капот.

— С кем должен состояться контакт? — быстро шепнул Борька, пока офицеры отбивали снег от подошв.

— А вот этот вопрос я теперь буду задавать себе все эти сорок восемь часов, — шепнул я в ответ.

Водитель, майор и помощник, залезая в салон, разместились по своим местам. Вскоре наш транспорт двинулся дальше.

Обернувшись, особист с подозрением глянул на мое, сияющее восторгом, лицо. Еще не успев отойти от позывов рвоты, я, тем не менее, едва держался в салоне, чтобы не выскочить на улицу, заорав во все горло: «Братцы! Меня ищут! Найдут! Отправят домо-ой!»

Весь переезд до первых пригородов столицы Третьего рейха я почти ни о чем не думал, кроме, как произойдет встреча с тем, кто ищет меня своей модуляцией. Кем он окажется? С кем состоится контакт? С кем-то из лаборантов моего Института, посланным искать мой вектор по всем фронтам сорок пятого года? А может, сам Степан Сергеевич — мой руководитель Цеха технических разработок — изъявил желание «пошататься» в иных измерениях? И главным образом возникал вопрос: как?

Как произойдет обмен пространствами? Какие магнитные и гравитационные силы смогут соприкоснуться двумя измерениями?

Борька искоса поглядывал на мою сияющую физиономию, отмечая: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!». Жаль, что этот фильм он, если останется жив на войне, увидит только в своей глубокой старости. Глубокой, но почетной — смею надеяться. А пока же, переправившись через понтоны, машина несла нас к Берлину.

Сорок восемь часов. Двое суток. Вот то время, которое отведено двум червоточинам, чтобы они окончательно соприкоснулись своими полярностями. Уже мысленно присутствуя при обмене пространств, я, как ни странно, стал немного грустить. Если через сорок восемь часов барокамера заберет мое тело в мой родной мир, то ни Гранина Павла Даниловича, ни Илью Федоровича, ни Власика Николая Степановича, ни самого Сталина и его сына Василия, я больше никогда не увижу. Но и не это самое главное. Я никогда больше не встречу своего самого лучшего друга, которого обрел здесь, на войне, в его собственном времени. Борька будет мне недоступен.

А он продолжал пялиться в окно из машины майора, примечая каждую деталь нашей поездки. Вот, начались первые пригороды Берлина. Громыхала артиллерия. Двигались танки. Шли колонны пехоты.