Пушки запели. Я не присутствовал среди артиллеристов во время осады Бапома. В тот момент, я был в самом городе, но тот оглушительный грохот запомнил на всю жизнь. Так вот здесь было еще громче и страшнее. Пушки буквально рвали в воздух, и каким-то образом капитан Мансфельд умудрялся прикрикивать их.

Он кричал так громко, что все солдаты и матросы сразу же занимали свои позиции, и сновали туда и сюда, быстро и умело. Кто-то перезаряжал пушки, кто-то готовил небольшие перекидные мостики, кто-то в свою очередь, пытался залатать те повреждения, что наносил ответный огонь. Конечно же, на торговом судне испанцев тоже имелись свои пушки, иначе и быть не могло.

Я потерял счет времени. Не то, что я был оглушен, скорее просто не очень хорошо понимал, как именно должна развиваться морская битва. Казалось, мы должны кружить друг вокруг друга несколько часов, обстреливая из пушек, пока один из нас не сдастся, но нет. Кажется, прошло несколько минут, прежде чем мы перебили одну или две мачты, проделали пару отверстий в борту неприятели, и затем начали сближаться.

Мансфельд приказал нам готовиться к абордажу. Разумеется, мушкетёры были только рады пустить кровь испанцам. Мне это странное желание в любой ситуации, пойти драться с кем попало, показалось несколько излишним. Но для всех, я всё-таки был шевалье д'Артаньяном, а не человеком 21 века. Так что мне пришлось готовить и аркебузу, и пистолет, и, конечно, шпагу.

Когда корабли начали сближаться, мы с мушкетёрами выстрелили первыми. Приказа нам никто не отдавал, но капитан одобрительно кивнул, когда наша четвёрка проявила инициативу. Первые вражеские матросы начали падать за борт. Я не доверил никому из команды свою аркебузу, поэтому, выстрелив раз, положил её на борт. Следующие оставшиеся в запасе три или четыре выстрела, я произвёл из пистолета.

И только когда корабли уже почти столкнулись и начали перекидывать через борта первые абордажные мостики, мы сделали еще по одну выстрелу, выхватили шпаги и побежали вперед. Мы выскочили на мостики одними из первых, но нас уже встречала группа вполне себе готовых к бою головорезов.

Большая часть из них напоминали пиратов куда больше, чем люди Мансфельда. Нас встретили черные повязки, золотые зубы и огромные абордажные сабли. У кого-то было даже несколько пистолетов с раструбом. Я сразу нацелился на человека с таким пистолетом. Во-первых, потому что я хотел заключить его себе, а во-вторых, потому что он казался каким-то уж слишком опасным. К моему удивлению, такой пистолет стрелял не картечью, хотя было бы здорово. По-видимому, раструб был сделан просто для того, чтобы было проще засыпать порох во время морской качки.

Так или иначе, я застрелил обладателя этого прекрасного пистолета фактически в ту же секунду, как только увидел, и побежала к нему. К сожалению, тело матроса заслонили еще нескольких товарищей, и пришлось драться уже с ними. Звенела сталь, но ее быстро перекричали шум волн и множество голосов.

Несколько человек попытались нас окружить нашу четвёрку, однако мы всё равно продвигались вперед. Нашей задачей было дать возможность матросам с пиратского судна проникнуть глубже на вражескую палубу. Большую часть времени я скорее оборонялся, продвигаясь вперед. Практически не пытался никого убить, не совершал каких-то особенно яростных выпадов. Моей задачей было отвоевывать себе каждый небольшой шажок пространства, для того, чтобы помочь пиратам выбраться на палубу.

Ну и для того, чтобы самому поближе подойти к столь интересующему меня пистолету.

Арман дрался ловчее всех. Несмотря на то, что вряд ли он часто ходил под парусом, его как будто бы совершенно не волновали тряска, качка. Да и вообще то, что сражались мы в достаточно узком пространстве. Он проскользнул у меня за спиной, воткнул шпагу в горло одному из испанцев, резко выдернул ее так, что кровь брызнула мне на лицо, и тут же протанцевал дальше.

Даже Анри д'Арамитц, всегда считавшийся лучшим фехтовальщиком из нас четырех, присвистнул, глядя на то, как ловко Арман сражается на палубе корабля. А вот де Порто приходилось так же паршиво, как и мне. Он едва справлялся с тем, чтобы просто не упасть за борт.

В какой-то момент его теснили от нас. Сначала здоровяк надолго застрял у самого борта. Он бодался с одним противником, затем этого противника заколол кто-то из голландских матросов. А Исаак де Порто так и остался стоять у бортика испанского корабля, пытаясь отдышаться и, наверное, не расплескать свой завтрак за борт. Битва, между тем, продолжалась.

С большим трудом, мы отвоевали себе первые два или три метра палубы. Я успел даже подхватить пистолет с раструбом. Он был всё ещё заряжен, и даже пуля не выпала. Так что новое приобретение помогло мне пристрелить ближайшего испанца, и я сразу же засунул его за пояс.

— Отвратительная толкучка! — выдохнул Анри д'Арамитц, становясь бок о бок со мной.

Ещё один испанец свалился под ноги гугеноту, но казалось, что это никак не влияло на их общее количество. Я смог заколоть другого матроса, а потом перед нами возник радостный и покрытый кровью Арман д'Атос. Он успел приподнять шляпу, воткнуть шпагу в грудь какого-то несчастного испанца, а потом снова исчезнуть в суматохе боя.

— Я понял, Анри. Мне всё-таки не нравится абордаж, — грустно сказал я.

В какой-то момент испанцы поняли, что, во-первых, нас больше. Во-вторых, больше нас становилось очень стремительно, а вот их, лишь стремительно меньше. Испанский торговый корабль, хоть и имел на борту множество солдат, офицеров, всё же решил бросить оружие. Капитан Мансфельд с улыбкой вышел вперед, принимая сдачу. Я ожидал, что мы просто перетащим все ценности, однако судно было решено затопить.

Это решение чуть было не привело к тому, что сдавшиеся испанцы попытались снова схватиться за оружие. Однако они уже были окружены, да и в тотальном меньшинстве. И всё же, приказ Мансфельда вызвал у нас, мушкетеров, некоторый шок. Я вышел вперед и сказал:

— Капитан, а зачем вы топите судно?

Мансфельд лишь посмотрел на меня, хмыкнул в свои пышные соломенные усы, да ничего не ответил.

Матросы начали вытаскивать с корабля ценности, а офицеров и команду связали. Тем, кто не был испанским подданным, предложили место у нас в качестве матросов и какой-то рабочей силы. Почти все отказались, кроме пары мальчишек