Павел гладил её по спине. Тихо. Равномерно. Она положила голову на его грудь. И прошептала:

– Спасибо, что не испугался.

Он только выдохнул. А потом:

– Ты – настоящая.

И в этой тишине, среди бинтов, аптечек и забытых градусников, они оба вдруг стали больше, чем были.

Когда дверь кабинета открылась, и Павел Игоревич с Валентиной снова вошли в класс, можно было подумать, что за ней гремел ураган. В реальности – ураган гремел внутри всех, кто сидел в этой комнате, просто пока в молчаливом виде.

Воздух уплотнился.

Алла Николаевна приподняла бровь до такой высоты, что ею можно было мерить давление. Мужчина с портфелем уронил ручку, потом поднял её, потом снова уронил. Женщина у двери схватилась за жемчужное ожерелье и начала теребить его, как будто хотела вызвать дух умершей скромности.

Павел вёл себя как человек, который решил проигнорировать атомную бомбу в ящике стола. Валентина шла за ним чуть сзади, как кошка после ванны: помятая, внутренняя, полуфилософская.

Она снова села на своё место. Стул скрипнул с особым звучанием – не потому, что под Валентиной оказался тяжёлый груз, а потому что на нём теперь сидело существо, пережившее внеплановую любовную симфонию в санитарных условиях и пытавшееся выглядеть, как будто просто пришло узнать об оценках сестры.

Собрание продолжилось, но уже не могло быть прежним.

Где—то сзади зашуршали реплики. Сначала как кашель. Потом как хихиканье. А потом – как тайный чат школьников, только взрослый и с ипотекой.

– Ты видел? – прошептала женщина в чёрной водолазке с объёмной прической. – Они шли, как будто только что сдали ЕГЭ по биологии. Практикой.

– Я не видела, я почувствовала, – ответила ей соседка, прикусывая губу. – Он шёл, как человек, который наконец понял, зачем он работает в школе.

– А она! – Алла Николаевна наклонилась вперёд, заговорщически прищурилась. – Посмотри на уши. Красные. И не от стыда – от нагрузки.

– Может, у неё инсульт? – робко предположил мужчина с портфелем.

– У неё был секс, – почти торжественно произнесла женщина в очках, – и я бы поставила на двойной.

– Ну, если судить по интонации и легкой шаткости походки, – вставила Кляпа с оттенком пошлой гордости, – то там была не просто двойная, а полноценная контрольная с допуском к ЕГЭ. С формулой трения и практикой на горизонтальной поверхности.

– В медкабинете? – уточнила сидящая у двери.

– А что, там же кровать. Клеёнка. Атмосфера доверия. И градусник.

– Ну и что? – тут вмешалась Кляпа в голове у Валентины с голосом, полным гнусного восторга. – Это же идеальные декорации для фильма «Дорогой, я измерила температуру ртом». Кстати, там ещё осталась резинка от перчатки. Можно было бы снять продолжение: «А теперь дыхни, доктор».

– Как вы думаете, он с ней вот… ну… по—настоящему? – прошептала молоденькая мамочка с ободком.

– Конечно по—настоящему, – съехидничала Кляпа в голове у Валентины. – Я же не ксерокс, чтобы репетировать на черновиках. Мы там такую методическую про страсть написали, что теперь в этом кабинете даже градусники с перегревом.

– Он с ней так, что теперь эта школа станет святым местом, – отозвалась Алла Николаевна. – Я завтра приведу мужа на экскурсию.

– Он раньше такой не был, – вмешалась ещё одна. – А сейчас у него лицо как у человека, который наконец знает, куда вставлять отчёт об успеваемости.

– Да это не лицо. Это ореол. Он сейчас святой покровитель уставших женщин.

– А она! – продолжала Алла, – раньше сидела как камень. А теперь… посмотрите на позу. Это поза удовлетворённой нефритовой богини. Прямая спина. Ровный затылок. Губы… будто только что закончили жаловаться.

– И заметьте: не краснеет.

– Конечно не краснеет, – усмехнулась Кляпа в голове у Валентины. – После такого оргазма в антисептических условиях любая кожа становится стерильной от стыда.

– Краснеть поздно, – прошептала женщина в леопардовой кофте. – Это надо было делать в коридоре, когда штаны сползали.

– Вы что, подслушивали?! – ужаснулась молодая мама.

– Я живу фантазией, – парировала леопардовая. – И что, если я теперь боюсь врача школьной медпомощи?

Павел Игоревич тем временем продолжал рассказывать про участие в конкурсе «Чистый класс». Но каждый его жест теперь воспринимался иначе. Он говорил: «организуем уборку», а в головах присутствующих это звучало как «я только что прошёл через эмоциональную клизму, но теперь знаю, где осталась пыль».

Валентина делала вид, что пишет в блокноте. На самом деле она чертила спирали. Большие, вжатые, трясущиеся. Иногда с надписями. В одной было написано: «Убить Кляпу», в другой – «Как теперь смотреть в глаза директору».

Кляпа молчала.

Валентина чувствовала: та лежала внутри, раскинувшись как королева на шезлонге, и пила что—то спиртное с инопланетным зонтиком.

– Валюша, – наконец прошептала она, – я официально объявляю: ты только что превзошла Суздаль. В школьной медицине. На голом энтузиазме.

– Замолчи, – прошептала Валя.

– Ты слышала, как они хихикают? Это же ревность. Коллективная. Женская. И чуть—чуть мужская.

– Если я не уйду отсюда через минуту, я превращусь в стол.

– Ты уже стул. На котором хочется посидеть всем. Даже Алле Николаевне.

– Ещё одно слово – и я вызову эвакуатор.

– Валюша, ты моя гордость. Если нас завтра утилизируют – то с медалью за отвагу.

И Валентина впервые улыбнулась. Не от счастья. От абсурда.

Потому что в этот момент она поняла: если уж всё в жизни рушится, пусть хоть рушится красиво – под взгляды завистников, под хихиканье баб, и под её собственное «ну вот опять».

Валентина возвращалась домой с лицом, на котором можно было писать диплом: и по педагогике, и по теологии, и по внутренним катастрофам. Щёки горели. Глаза слезились. Пальцы в кулаках, дыхание с перебоями, а внутри – эмоциональное послесловие, которое звучало как оркестр после закрытия филармонии.

Она шла, пытаясь осознать, что Павел Игоревич не просто учитель. Он был… человек. Мужчина. Доброжелательный, внимательный, не испугавшийся её странностей, запаха хлорки, сбивчивого дыхания и криво застёгнутого лифчика. Он смотрел не только на тело, но и на внутренности. Не анатомически. Эмоционально.

И от этого становилось страшно.

Потому что, если он ей действительно нравился – значит, всё снова становилось опасным. Значит, она снова не одна. Значит, можно снова потерять.

– Он хороший, – прошептала Валя в тишину улицы. – Слишком хороший, чтобы быть частью всей этой галактической вакханалии.

– Значит, берём, – тут же отозвалась Кляпа. – Пока не испортился. С гарантией и бонусной эмпатией.

– Я не хочу использовать его, – прошептала Валентина. – Я хочу, чтобы всё было… по—настоящему.

– Мы – по—настоящему. Я – настоящая. Ты – настоящая. Даже твои трусы сегодня