– Замолчи.

– Ладно. Но я всё равно буду рисовать его в голове. Голым. На фоне карты созвездий.

Они свернули к дому.

Валентина почти подошла к подъезду, когда телефон в кармане завибрировал. Экран загорелся. Она достала его, ожидая, что это мама, Настя, ну в крайнем случае – Павел с вежливым «спасибо за сотрудничество».

Но нет. На экране возникла голограмма. Появилась она с характерным пиньк, как будто кто—то лизнул микроволновку.

И в воздухе материализовалась Жука. Вся. В рост. В костюме, от которого хотелось сдать норматив по дисциплине. Лицо – каменное. Плечи – как будто собирались продавливать бетон. Взгляд – хирургический сканер с режимом «стыд до костей».

– Валентина, – начала она.

– А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А, – выдохнула Валя и чуть не выронила телефон.

– Я просматривала ваши биометрики.

– Нет, – шептала Валя, – нет—нет—нет, не сейчас, не после этого, не в этом состоянии, у меня под ногтями всё ещё бинт…

– Показатели – хаотичны. Энергетическая пульсация – нестабильна. Репродуктивная миссия – на грани провала. По вашей траектории эмоционального поведения я могу лишь сделать вывод: вы заигрались.

– Я не играю. Я просто… живу.

– Живёте? – переспросила Жука. – В медкабинете? На фоне шкафа с термобинтами? При поддержке хлоргексидина?

– Это было… – Валентина запнулась. – Это было красиво.

– Это было вне протокола.

– Это было по любви!

– Это было по геолокации.

Валентина оглянулась по сторонам, увидела бетонный бордюр у палисадника и аккуратно опустилась на него, словно её тело приняло самостоятельное решение больше не держаться вертикально. Под ногами шуршали листья, один прилип к колену. Телефон дрожал в руке, а над ней, словно небесный выговор с печатью, зависла голограмма Жуки – точная, зловещая, с выражением лица, которое могло бы учить остывшие звёзды дисциплине.

– Валентина, если в течение ближайших сорока восьми часов не будет зарегистрирован устойчивый имплантационный сигнал – вы подлежите ускоренной утилизации. Без права на пересмотр и обжалование.

– Но я… – голос Валентины сорвался. – Я не могу вот так. Я – не аппарат! Я не планетарный венчик для взбивания спермы!

– Тогда, возможно, вы просто дефектная модель.

Эти слова ударили сильнее, чем любая угроза. Валентина вздрогнула. Плечи сжались. Голова опустилась. А внутри – затихло.

Кляпа долго молчала.

А потом, внезапно, почти мягко, сказала:

– Мы не дефектные. Мы просто уставшие. Но если нас сдадут в утиль – я устрою там революцию. Влажную. С флагами. Из лифчиков.

Жука будто не слышала. Или сделала вид.

– У вас сорок восемь часов. Найдите решение. Или вас разберут. На молекулы. Приятного вечера.

Голограмма исчезла.

Тишина обрушилась на Валю, как сломанная занавеска в плохо прибитом душевом уголке. Она всё ещё сидела на асфальте. На щеках – не слёзы. Пот. Или дождь. Или испарения унижения. А внутри – звон, как после сильного удара по лбу школьной указкой.

– Мы живы, – сказала она вслух. – Пока. Но теперь уже точно без запасного плана.

– Валюша, – пробормотала Кляпа, – если что, я хочу, чтобы на утилизацию мы шли в белье с кружевами. Чтобы красиво. Даже в небытие.

И Валентина вдруг хохотнула. Громко. В голос. Посреди улицы. Как будто смеялась над тем, чего не может быть. И всё же – уже было.

Глава 8

Дома пахло картошкой и тоской. Где—то на кухне старенький холодильник гудел с таким отчаянием, будто тоже страдал от несчастной любви. Валентина сидела на диване по—турецки, в старом, чуть растянутом свитере и смешных носках с надписью "No Drama". Рядом валялась чашка с недопитым чаем, который за пятнадцать минут успел остыть и обидеться.

Лицо у Вали было то красным, то бледным, как будто по щекам её бегали не мысли, а мелкие противные черти. Она вспоминала, как ещё утром собиралась на родительское собрание младшей сестры, ворчала под нос, натягивала джинсы, чистила зубы так яростно, что зубная щётка чуть не сдохла от перегрузки. Никаких планов на революции в личной жизни у неё тогда и в помине не было. Максимум – поспать после собрания и снова строить из себя приличную женщину.

А потом появился он. Павел Игоревич. Какой—никакой, а настоящий мужчина. И всё – конец Валиным принципам, уставам и инструкциям по эксплуатации.

– Мда-а-а-а, – растянуто, с ехидцей протянула Кляпа у неё в голове, будто облизывая каждую букву, – вот и открыли учебный год по курсу «Как трахнуть себе мозги за одно родительское собрание»!

Валя, не в силах сопротивляться внутреннему голосу, уткнулась лицом в подушку и что—то бессвязное забормотала. По ощущениям, она теперь была не человеком, а ходячим комком вины, счастья, ужаса и чего—то ещё липкого и тёплого, чему стыдно было признаваться даже себе.

– Никогда раньше не думала, что ты способна на такое, – не унималась Кляпа, весело чмокая губами, как старуха с рынка. – Обычно при виде мужика ты только внутреннюю проверку устраивала: «Чист ли карман? Имеет ли паспорт? Вакцинирован ли от похоти?» А тут – бац! – сразу на практическую часть перескочила! Без теории, без зачеток, без правил дорожного движения!

Валя простонала, ткнувшись лбом в колени. Хотелось то ли рвануть на улицу в одних трусах и босиком, то ли заползти под кровать и выть до Рождества. Пульс стучал где—то в пятках. Ноги подгибались даже от мысли о том, что это было не сон.

Всё было настоящее. Реальное. С запахами, звуками, сбивчивым дыханием и теплом, которое до сих пор будто висело на коже.

– Да у тебя, Валюша, на него уже не красная ручка, а красная точка между ног загорелась! – хохотнула Кляпа, катаясь от удовольствия по всем извилинам её мозга. – Теперь при слове «домашка» ты не тетрадки тискать будешь, а бельё своё рвать на британский флаг!

Валя зажмурилась. Её лицо горело так, будто кто—то незаметно подложил туда печку.

– Ещё не зачёт, но уже уважаю, – снисходительно подытожила Кляпа, словно главная судья на конкурсе первых сексуальных провалов. – А знаешь, чего тебе не хватает, Валюша? Погладить резюме на Павла Игоревича: «Опыт работы – с одной ученицей; квалификация – вставить пятёрку там, где раньше была двойка!»

Валя затряслась от смеха и ужаса вперемешку. Её трясло, как котёнка, случайно свалившегося в ведро с краской. Она сидела в своей душной комнате, среди плюшевых подушек, серых стен и запаха вчерашней жареной курицы, и вдруг с какой—то обречённой ясностью поняла: всё, пути назад нет. Ни один медитативный марафон по саморазвитию не вытравит из неё тот момент, когда Павел Игоревич улыбнулся – и она, Валентина Всепорицательная, развалилась на части, как карточный домик