Она замерла. Попыталась сделать лицо «всё хорошо», но вышло выражение «я только что съела батарейку».

– Простите… – сказал Павел Игоревич, убирая бумагу. – Всё ли у вас в порядке?

Голос был мягким. Не обвиняющим. В нём было больше заботы, чем в аптеке на Пхукете.

Валентина вскочила. Почти. Колени не слушались, но импульс был. Стул скрипнул, как старый грех.

– Да, – прошептала она. – Просто… просто давление. Или притяжение. Или что—то между ними.

– Может быть, вам лучше выйти? Пройтись? Я могу вас проводить. У нас есть медицинская комната.

– Да… – выдохнула Валя. – Комната – это хорошо. Особенно медицинская. Особенно… комната.

Павел Игоревич подал руку. Валя схватилась за неё, как утопающий за иллюзию спасения. Встала, покачнулась, выпрямилась, засеменила к двери. В классе было тихо. Слишком тихо.

– Всё нормально, – сказал Павел, обращаясь к родителям. – Мы вернёмся через пару минут. Продолжим, как только моя коллега… то есть, мать ученицы… то есть, гостья… – он запутался, но улыбнулся. – Как только мы подышим свежим воздухом.

Они вышли. Сзади остались взгляды. Разные.

Алла Николаевна вздохнула, как будто сказала: «Я знала. Шлюха». Мужчина с портфелем приподнял брови. Женщина у двери наконец нашла валидол, но решила оставить его себе.

А Валя шла по коридору, держась за руку Павла Игоревича, как за спасательный канат, и старалась не рухнуть. Не потому, что слабая. А потому что ноги – предатели. Потому что тело дрожало. Потому что волна ещё не ушла.

А внутри Кляпа нежно выдохнула:

– Переход в фазу «приватность» – активирован. Поздравляю, Валюша. Ты теперь официально педагогическая угроза.

Медицинский кабинет пах стерильной тоской, перекисью и чем—то, что явно когда—то было бинтами. В углу стоял стол, на котором угасала чашка с ромашкой, по стене бежала трещина, похожая на маршрут побега таракана. Кушетка накрыта коричневой клеёнкой, будто ждала не пациента, а повод.

Валентина села, как человек, которому выдали трон, но забыли снять упаковочную плёнку. Ноги не слушались. Губы дрожали. В голове было шумно, как в супермаркете перед праздниками. Павел Игоревич стоял у раковины, наливал воду из кулера в пластиковый стакан и, на удивление, не паниковал.

– Вот, – сказал он, передавая стакан. – Пейте. Мятная. Неофициальная, но действует. Главное – спокойно дышите. Никаких резких движений.

– Я в норме, – хрипло выдохнула Валя, беря стакан двумя руками, как будто держала семейную реликвию. – Просто… организм на сегодня использовал все лимиты человечности.

– Вы уверены, что не стоит вызвать врача?

– Если вызвать ещё кого—то, – процедила Валя, – то только экзорциста.

Он рассмеялся. Негромко, но с каким—то тёплым пониманием. Валентина впервые за день почувствовала, что может хотя бы на минуту не быть катастрофой.

Внутри шевельнулась Кляпа. Сначала – сдержанно, будто проверяла обстановку. Потом – с характерным щёлком: «ну что, гоним?»

– Нет, – подумала Валентина. – Не смей.

– Ты слышала его смех? – томно протянула Кляпа. – Он смеётся, как мужик, у которого есть печенье и свободная суббота. Мы не можем это игнорировать.

– Уходи.

– Поздно. У нас совместный счёт.

Валентина почувствовала, как что—то внутри – не сердце, не разум, не нервы – делает шаг вперёд. Стакан в её руках задрожал. Глаза потускнели. Веки опустились. Дыхание стало странным – не учащённым, а будто растянутым в сторону.

Павел Игоревич присел на стул рядом, аккуратно, как будто боялся спугнуть галлюцинацию.

– Вы точно в порядке? – спросил он.

И тут всё произошло.

Валентина поднялась. Резко. Почти беззвучно. Стакан остался на столе. Она подошла к нему вплотную. Глаза чуть прикрыты, руки по швам. Губы дрожат, но уже не от стыда.

И без слов – без намёка, без прелюдий, без сценария – она поцеловала его.

Целуя, наклонила голову, как будто слушала музыку внутри его щёк. Он не отпрянул. Не испугался. Просто остался на месте – растерянный, но не чужой. Руки повисли, потом пошли вверх, остановились на её плечах. Он не толкал, не тянул, не направлял. Просто был.

Поцелуй затянулся. Не романтично – а по—настоящему. Влажно. Глубоко. С тем напряжением, с каким люди держат в руках гранату, не зная, выдёрнуто ли кольцо.

– Валя… – выдохнул он, когда оторвался на секунду.

– Молчи, – прошептала она. – Просто… молчи.

И потянула его за пиджак. Он не сопротивлялся.

Кушетка подалась, заскрипела, как будто знала, что наступил её час. Павел упал на неё спиной, Валя нависла сверху, колени по обе стороны, пальцы впились в лацканы пиджака. Кляпа внутри аплодировала стоя, пуская фанфары из гормонального пульта.

– Валюша, ты – монумент желания, – шептала она. – Педагогическая пощёчина скуке. Продолжай. Ты ведёшь, ты диктуешь, ты…

Но Валя уже ничего не слушала. Поцелуи стали чаще. Движения – не торопливыми, а быстрыми, нервными, как если бы тела догоняли сюжет, написанный без черновика. Его руки нашли её талию. Её губы спустились к его шее. Их дыхание стало единым – как общее замыкание в проводке старого дома.

Тело перестало подчиняться. Их захлестнула волна. Не та, что от будильника. Не запрограммированная, не встроенная. Эта была настоящая. Простая. Как у людей. Без инопланетных примесей. Без надобности зачать. Просто потому, что в какой—то момент больше нельзя не хотеть.

Смех исчез. Оставались только руки. Пальцы. Губы. Сжатые веки. И это чувство – как будто они наконец проснулись в собственной коже, в чужом кабинете, посреди мира, который забыл выключить свет.

Кушетка, стены, запах хлорки и старых бинтов. Медицинский кабинет дышал казённой чистотой, которая отчего—то казалась особенно грязной. Воздух дрожал от натянутого молчания, как резинка в трусах на два размера меньше. Павел Игоревич сидел на краю кушетки, а Валентина стояла перед ним – как торнадо в преддверии атаки.

Внутри неё бурлило. Бурлило всё: кровь, нервы, какая—то ярость на себя и на этот день, который то и дело пытался превратиться в фильм без сценария. Но хуже всего было то, что Кляпа молчала. Абсолютно. Будто затаилась. Или рыдала от восторга.

Павел посмотрел на Валентину. Потом – на дверь. Потом снова на неё. Он встал. Подошёл. Медленно. С выражением лица человека, который понимает: назад пути нет, а вперёд – только в бездну, но с хорошим видом.

– Это… – начал он.

– Просто сделай это, – прошептала Валентина.

Он кивнул с видом человека, который только что подписал разрешение на абсурд, и, не отрывая взгляда от Валентины, шагнул к двери, чтобы запереть за собой остатки здравого смысла.

Ключ щёлкнул в замке с торжественностью средневековой пыточной. Кабинет официально перешёл в режим «мы сами знаем, что