— «И о третьем напишем, о станке книгопечатном. Благодарим тебя за мастера, трудами которого ныне и при Кремле станок завелся и вскоре книги тискать начнет. Благодарим и за согласие Судебник тиснуть. Пятьдесят книг судных не много, да судьям в науку и людям в укрепление правды послужат. Дело сие — яко светильник тобою возженный. Многие крепкие в вере люди вопросами задаются да промеж себя спорят — ежели книга печатная писцовой красоты не имеет, а буквы в ней черны, не теряется ли сила Слова Божьего в ней писанного? Или напротив, в простоте сей Истина яснее является?»

На это и сам отвечу, причем легко — сила Слова Его велика настолько, что хоть палкой на песке черти: будет «работать» покуда прибоем не смоет.

— «Все эти дела важны для всей Руси нашей, но есть и другое дело, еще важнее — ж жезле твоем родовом слово молвить должно. Слышали мы, живёшь вдовцом — негоже роду Палеологова, иже с нами кровью сочетан, умалятися! Повелеваем тебе о женитьбе помыслить. А коли духу не достаёт — мы сами, яко пекун твой царский, невесту тебе из боярышень добрых изберём, чтобы и род укрепить, и верную душу к челу твоему приставить».

Всё, хана житухе холостяцкой — позволить себе «морозить» Данилу я могу, а Государя — шиш. Один-два отказа он, полагаю, вытерпит, но если злоупотреблять, осерчает со всеми вытекающими. Ох, грехи мои тяжкие. Ладно, даже если крокодилицу мне подсунут, приданное за ней будет такое, что спокойно потерплю — в темноте-то лица не видно, а под платьем, как известно…

— «Данилу же Романовича Захарьина-Юрьева за его службу верную и за то, что тебе, свойственнику нашему, путь к делам полезным указал, мы милостью своей не оставляем. Человек он разумный и к государевым делам ревностный, и хорошо, что меж вами согласие есть. О житии человеческом прибавлю: и в малом видна великая премудрость Божия. Ныне в садах наших почки наливаются, и птицы гнезда вьют — всякая тварь свое время знает. И человеку подобает в трудах праведных жизнь свою устраивать, дабы и душа цвела, и дело его на пользу шло. Мы же, видя ревность твою, не оставим тебя милостью нашей царской. Да пребудет дом твой в мире и довольстве, и род твой — ветвь Палеологова — в верности нам и в благе земли нашей да укрепится!».

Спасибо и за это, Государь.

— «Царь и Великий Князь Иоанн Васильевич всея Руси. Весна 7062-го, в царствующем граде Москве», — закончилось письмо подписью.

Отложив исторический документ на краешек стола, я велел Гришке подать мне бересты да чернила — не откладывая в долгий ящик напишу черновик ответа, а чистовик потом аккуратно запишу на бумаге собственного производства. Вместе со смесью да подарками очередными с «тысячниками» отправлю.

И кого же мне в невесты Иван Васильевич сосватает? Так-то оно и отлично: не протопоп я Аввакум (он сейчас кстати жив, здоров и активен, хотел бы познакомиться), чтобы плоть мастерски огнем свечки смирять, «женихаться» хочется так, что порой натурально на стены лезу.

Как ни планируй и не пытайся план соблюдать, а жизнь внесет свои коррективы. Умный руководитель это учитывает, закладывая в планы некоторое количество зазоров и возможностей перетасовать пункты так, как требуют обстоятельства. Сейчас вот обстоятельства требуют перебросить строителей с новых бараков и производственных помещений на возведение пристройки к моей усадьбе. Положено так в эти времена: в одной половине хозяин живет, в другой — хозяюшка. Не голытьбу мне чай Иван Васильевич сосватает, а элитную невесту с соответствующими запросами. Нервничаю немного — оно, конечно, махровый патриархат на дворе, но от того женское искусство сворачивать кровь только на новый уровень развития по идее вынуждено выходить в поисках баланса — чтобы и цель достичь, и по лицу не выхватить.

С утра, благословив набросанный Сергеем Петровичем план и помолившись со строителями перед началом работ, я было собрался отправиться в «химический закуток», где нас с Иваном ждет нефть, но тут пришел батюшка Силуан. Встречать такого гостя «на ходу» ну никак не принято, поэтому пришлось приглашать его в терем, усаживать за стол и потчевать отваром с пирогами с капусткой да яичками.

— Во Владимир завтрашним утром уезжаю, мужики на ярмарку сбираются, обещались с собою взять, — поведал он мне. — Старшого проведаю, с братьями старшими свижусь, помолюсь за паству в местах намоленных.

— Понял, покуда в монастырь на службы походим, — кивнул я. — Господь тебя послал, батюшка, — решил подсуетиться. — Поместье наше, слава Богу, крепнет да людишками прирастает день ото дня, и далее токмо больше становиться станет. Уже с посадом по числу жителей потягаться можем, а в храм ходим к тебе.

Поняв, к чему я веду, Силуан посмурнел.

— Благостно там, батюшка, — честно признался я. — Службы проводишь и поешь так, что душа ликует и к свету тянется, — подсластил пилюлю. — Да токмо уже сейчас в храм не вмещаемся мы, а далее чего будет? Нужно нашему поместью своим храмом обзавестись, на радость жителям и чтобы взор Господний на нас, сирых да грешных, порою попристальнее падал. Тяжко мне на сердце, батюшка, — добавил немного вранья. — Дома есть, производства, диковины замудренные, а храма нет. Словно сирота себя чувствую. Попроси во Владимире за нас, а? Храм мы потянем каменный, главное — добро от иерархов получить, да мастера опытного.

Батюшку можно отдельно не оговаривать — он по умолчанию к храму прилагается, и, полагаю, пришлют очень непростого: расстараются для Палеолога.

— Так может того… — не без смущения попытался предложить альтернативу Силуан. — Наш храм расширить, чтобы, значит, все помещались?

— Расширим, батюшка, — пообещал я. — Точнее — перестроим, будет в посаде храм каменный, но сие не ранее, чем через два года. Нет покуда рук рабочих свободных, сам видишь, аки пчелки все тут трудимся. Но и поместье без храма оставлять негоже — сам видишь, прознали злые силы о нас. Бандиты нагрянули, затем немец этот проклятый сбёг. Кто знает, чего и кому он о нас наплетет? Соберется ватага большая, от монастыря нас