— Я иду войной на Афины и Коринф, — огорошил его вдруг Эней. — Я казню их царей и всю знать. Этого будет достаточно, чтобы привести в чувство царей Пелопоннеса?

— Думаю, да, — после недолгого раздумья ответил Эгисф, который почти уже пришел в себя. — Есть некоторые сложности с Пилосом. Нестор умер, а его наследник Фрасимед и мизинца старика не стоит. Он воин отважный, спору нет, но голова его пустая, как кувшин. Это он подбивает на бунт других басилеев.

— Менесфей афинский и Фоас из Коринфа умрут, — произнес Эней. — И ты увидишь это своими глазами.

* * *

Через неделю. Афины.

Я сошел на берег в том самом месте, где когда-нибудь зашумит порт Пирей. Или не зашумит, не знаю пока. Без серебра будущих Лаврионских рудников Афины ничем не лучше любого города Пелопоннеса, только намного меньше и беднее. Плодородной земли тут мало, и почти вся она представляет собой одну долину — Педию. Это километров четыреста квадратных. В мое время она застроена почти целиком, ведь Афины за три тысячи лет самую малость разрослись. Земли немного, в общем-то, но для Греции и она — драгоценность величайшая. Эта земля плодородная, но на редкость каменистая. В будущем ей цены не будет. Хотел я было забрать ее себе, но опасаюсь бунта. Вокруг горы, а воевать с обозленными партизанами можно бесконечно. Не стоит оно того. А потому я решил провести здесь один остроумный эксперимент. Ведь говорил уже, что я тот еще Петросян…

Акрополь взяли одним молодецким наскоком. Подумаешь, отвесная скала высотой в сто пятьдесят метров! Там нет стен, а те чахлые укрепления, что попытался возвести Менесфей, были сметены вмиг. И смели их даже не мои гоплиты, а ополчение из крестьян, которым я дал копья. Тимофей и Главк всю зиму распинались перед родней, те — перед своей родней, а дальше уже пошли круги по воде. Эти парни принесли весть со священного острова: царь Менесфей прогневал Морского бога. И что бог даст тому, кто покарает святотатца, хороший надел земли. Побегали они, конечно, от царских слуг, но дельце выгорело. Народ тут серьезный, основательный, в богов верующий, а потому к прибытию моих кораблей вся Аттика гудела как пчелиный рой. Цветная… Нет! Оливковая революция! В лучших традициях демократии, которая здесь еще незнакома.

Сами афиняне на бунт не решились, но через неделю после прибытия я увидел у стен лагеря тысячи здоровых мужиков, которым до смерти надоело гнуть спину на царя и его гекветов. Они их голыми руками готовы были разорвать, особенно когда узнали, что преимущество в людях у меня теперь десятикратное. В акрополе сидело четыреста человек тех, кто остался верен своему царю до конца. Так я не потерял никого из воинов, кроме одного пращника, что поскользнулся на камне и разбил себе башку.

— Ну, мое первое желание ты исполнил, царь! — Тимофей улыбался с такой детской непосредственностью, что я чуть не растрогался. И ведь не скажешь, что этот громила долгие годы мечтал вырезать сердце тому, кто когда-то обесчестил его сестру. Я и подумать не мог, что свирепый наемник так любит свою сестренку. Даже каменное сердце этого душегуба способно на любовь, оказывается. Судя по окровавленному пучку соломы, которым Тимофей вытирал кинжал, он свою мечту только что осуществил.

— А второе твое желание я исполню, когда ты исполнишь мое, — хмыкнул я, разглядывая толпу афинян, поедавших меня глазами. — Сделай то, что я прошу, и увидишь свое имя высеченным на столбе у храма Морского бога. После этого ни одна сволочь не усомнится в том, что ты знатный человек.

— Сделаю, царь, — склонил голову Тимофей и отошел в сторону.

— Люди! — крикнул я. — Вы исполнили волю Морского бога и покарали Менесфея, который его прогневал. Сегодня вы завоевали свою свободу! Вся земля, что принадлежала царю и афинским эвпатридам, теперь ваша. Вы разделите ее по жребию. Каждый, кто воевал сегодня, получит сто плетров земли! То есть столько, сколько одна упряжка быков вспашет за три десятка дней.

— А-а-а! — заорала толпа. — О-о-о!

— Эти участки будут неделимы вовеки. И с одного такого участка будет идти на войну гоплит в тяжелом доспехе! В шлеме! С копьем и мечом!

— А на сыновей разделить? — раздался недоуменный голос. — Сыновья-то как? Надел ведь большой. Всем хватит.

— Эта земля принадлежит Морскому богу, а не вам. Она неделима вовеки! — веско повторил я. — Вы ее получаете за службу. Если ее поделить, то уже ваши внуки снова будут ковыряться на клочках размером с ладонь, и их даже беременная коза затопчет. Безземельные сыновья пусть на службу в мое войско нанимаются. Возьму с удовольствием.

— Да как же! — снова раздался растерянный голос. — Не по обычаю…

— Закрой рот, дурак! — толкнули говорившего. — Тебе сам царь волю бога возвещает. Если не нравится, вали отсюда. Найдем, кому твою землю отдать.

— Вы разделите свою землю на десять фил, — продолжил я. — И изберете для каждой по одному архонту, который будет меняться раз в год. Во время войны кто-то из них станет стратегом. То есть старшим из всех. Вы хотели землю? Вы ее получите прямо сейчас, когда принесете присягу Морскому богу и мне, его сыну…

— Что ты делаешь, ванакс? Остановись! Молю тебя! — Эгисф стоял позади меня бледный, как полотно. Его губы мелко тряслись, а вид был такой, что того и гляди, царь Микен грохнется в обморок.

— Что я делаю? — повернулся я к нему. — Ну, во-первых, я показываю свою власть. Я смахнул царька Менесфея, словно крошки со стола, и ни одного человека при этом не потерял. Во-вторых, я бесплатно получаю четыре тысячи тяжелой пехоты, которая будет защищать Коринфский перешеек. Твои Микены защищать, Эгисф! В-третьих, все земли восточнее Педии я заберу себе, и никто не посмеет мне даже слова сказать. Напротив, эти люди будут защищать мое право на них. Иначе их собственное право на землю не будет стоить даже ломаного обола. И в-четвертых, ты поедешь к царям Пелопоннеса и расскажешь им то, что увидел. Если они не полные дураки, то поймут, что их может ждать схожая судьба.

— Я п-понял, государь, — запинаясь, сказал Эгисф. — Я расскажу…

— Ну, если понял, то угомони сына Нестора сам, — милостиво произнес я.