— Ты будешь добывать серебро около Афин! — понимающе кивнула Кассандра.

— Ни в коем случае! — развеселился я. — Я просто никому не позволю добывать серебро около Афин. Мне пока что вполне хватает рудников Сифноса. Если я это сделаю, цена серебра упадет раза в три-четыре.

— Я рядом с тобой опять полной дурой себя чувствую, — грустно улыбнулась Кассандра и качнула головой, украшенной затейливым переплетением кос и драгоценными заколками. — И откуда ты такой взялся? Ведь я хорошо помню твоего отца. Обычный крестьянин, только чуть побогаче других. Открой мне свою тайну, братец. Тебе ведь не нужна роскошь, я это вижу. Ты велел отделать свой мегарон, но это только для того, чтобы внушать трепет другим. Твои покои просты, как палатка воина. У тебя даже наложниц нет. Феано не в счет, ты скоро выдашь ее замуж. Тогда зачем это все? Чего ты хочешь? Я не понимаю…

— Я спасаю этот мир, сестрица, — совершенно серьезно ответил я, прихлебывая травяной настой. — Держава хеттов простояла сотни лет и рухнула в одночасье. Кто мог бы подумать о таком еще лет десять назад? А рухнула она потому, что остановилась торговля. Великий царь сидел в своей Хаттусе, собирал пошлины с купцов и поэтому имел возможность вознаграждать воинов и держать в узде мелких князьков. Как только поток товаров иссяк, а земля вокруг Хаттусы перестала рожать, страна немедленно развалилась. Мало пошлин, плохие урожаи, а со всех сторон идут непонятные люди, которые ищут свой новый дом. И этим людям не нужны дворцы, храмы и письменность. Им нужен клочок земли и крошечный ручеек. А всех, кто им будет мешать, они пустят под нож или сделают рабами. Зачем расписной кувшин дикарю? Его баба слепит кривой горшок, и он будет доволен. Если не остановить все это, мир рухнет, сестрица. Люди разбегутся в разные стороны и начнут убивать за горсть зерна. Только торговля еще держит его на плаву. Представь, что будет, если я перестану продавать медь и железо.

— Хм… — задумалась Кассандра. — Металл сильно подорожает. Значит, крестьяне не смогут купить хороший инструмент. Значит, они меньше посеют и меньше соберут. Голод наступит, братец.

— Голод, — согласился я. — Меньше еды — меньше воинов. Хуже оружие и доспехи. А потом приходят фракийцы, шарданы или арамеи и втаптывают нас в грязь. Гибнут писцы, жрецы и искусные мастера, такие как Анхер и тот, кто сделал этот самовар. Их труд не нужен новым хозяевам. И тогда мир накрывает черное облако. Наступает дикое время, в котором нет ни закона, ни порядка. И нет больше твоего чая с плюшками, потому что никто не привезет финики из Таниса, которые ты туда кладешь.

— Ты, братец, продолжай делать то, что делаешь, — совершенно серьезно посмотрела на меня Кассандра. — Мир, в котором есть самовар и сдобные плюшки, определенно, нужно спасти. Но почему ты один должен платить за то, чтобы всем было хорошо? Порядок стоит дорого. Почему именно ты несешь все бремя расходов?

— Я собираюсь исправить эту несправедливость, — проявив жуткую невоспитанность, я с шумом втянул в себя настой ароматных трав. — Вкусно! Я сестрица, большую стройку в Энгоми затеял. Городские стены, храм, порт… Биремы одну за другой на воду спускают. У меня, сестрица, казна начинает показывать дно.

* * *

Пару недель спустя. Сифнос.

Странное это было богослужение. Эгисф стоял позади царя, одетого в пурпур, и подавал ему куски жертвенного мяса, которое тот бросал в огонь. Старший жрец взмахнул рукой, и у входа в храм выстроились десятки мальчишек, которые начали петь. Тонкие, пронзительные голоса отражались от мрамора стен и разносились далеко, до самого последнего босяка, что стоял в толпе, окружавшей храм. Вечером все население города приходило сюда, послушать это пение. Тут ведь скука смертная. А в седьмой день, посвященный Солнцу, к храму шли со всего острова, чтобы помолиться, попросить у божества удачи, а заодно заглянуть на рынок, который в этот день бывал особенно богат.

Красиво, — думал Эгисф, завистливо оглядывая одинаковые белоснежные хитоны храмовых слуг. Он знал, что это дети бедноты, которых отобрали за красивые голоса. Они споют, а потом их за это накормят от души и дадут по оболу. В храме Посейдона каждый день служат, потому как паломники текут сюда со всего Великого моря, заодно продавая здесь излишки масла и прочего товара. Хоть и уехало сердце державы на Кипр, но все равно Сифнос оставался крупнейшей перевалочной базой, откуда огромные караваны шли в Египет и Милаванду.

Храм виден с моря, а маяк рядом с ним уже спас множество жизней, отчего слава святилища только росла. Вместе с приношениями, которые потекли сюда рекой. Царь Микен опять завистливо вздохнул. Ванакс Эней как-то странно взмахнул руками, отчего в жертвеннике вспыхнул столб яркого пламени, и народ заорал восторженно, протягивая руки к своему царю. Эгисф даже зажмурился, не ожидав такого удара по глазам. Солнышко уже село, а потому яркий факел, вспыхнувший в жертвеннике, получился особенно слепящим.

— Морской бог благосклонно принял жертву! — Эней повернулся к орущей толпе и воздел руки. — Возрадуйтесь, люди! Бог дает вам свою милость! Он пошлет много рыбы в этом году!

Вот это да, — растерянно думал Эгисф. — Как он это делает? Давненько я себя такой деревенщиной не чувствовал. Вон, бабы аж в припадках бьются и детей к нему тянут. Вон та вообще обмочилась и даже не замечает постыдных пятен на хитоне. Как там его Клитемнестра назвала? Мальчишка? Приблудный дарданец? Вот ведь дура жена моя. Не зря я сюда приехал.

— Раздели со мной стол, царь Эгисф, — повернулся к нему Эней. — Ты знаешь, я так рад, что ты решил не убивать меня. Так рад! Я бы сильно расстроился, если бы пришлось тебя казнить.

— Да зачем мне тебя убивать, — промямлил Эгисф, которого почему-то вдруг перестали держать ноги. — И в мыслях не имел, государь…

— Ты не имел, а жена твоя имела, — усмехнулся Эней, и у повелителя Микен помутилось в глазах.

— Да кто на нее внимание обращает, государь, — проговорил Эгисф непослушными губами. — Баба она ведь дура не потому, что дура, а потому что