Пятна неяркого солнца ползали по стенам и партам, по портретам классиков над доской, по самой доске, с которой неряшливая дежурная позабыла смахнуть часть надписи, и остаток сделался таинственным, как египетский иероглиф — "… ния — 18 ферн".

Сегодня в город пришла уже настоящая осень. Нет, она ещё ничего не успела тронуть, разве что совсем чуточку — тонкими неуверенными мазками ярко-жëлтого в кронах лохматых школьных берёз. Но уже принесла первый зябкий неуют, тревожные голоса птиц и понимание: это уже даже не иллюзия лета. Третье сентября. Самое начало треклятого учебного года.

Неаккуратные берёзовые лохмы трепал ветер, по небу быстро-быстро бежали облака, серые с желтоватыми животами. В разрывы между ними брызгала бледная, холодная голубизна. И наверняка озеро было сейчас похоже на ртутное ядовитое зеркало, а станция, протестуя по поводу столь неприятной погоды, покрасила свои корпуса в скучнейший серо-бетонный цвет. Станция тоже любит лето, а оно кончилось.

"Русичка" Лидия Николаевна бубнила что-то о "сложной и важной программе восьмого класса", которая "без сомнения покажется вам более насыщенной, чем в прошлом году, и относиться к ней надо со всей серьëзностью, потому что всё, что вы теперь пройдëте, будет на выпускных экзаменах". В прошлом году Лидия Николаевна говорила всё то же самое о программе седьмого класса, а в позапрошлом — шестого. И её точно так же не слушали, не особо трудясь притворяться, что слушают. Домашку добрейшая "русичка" всё равно сегодня не задаст, да и замечания особо делать не станет, давая ученикам время "разогнаться" после летней вольницы. Ну, и себе заодно; если заглянуть к преподавательнице в мысли, там найдëтся мало что о сложной и насыщенной программе восьмого класса. Там дача, и дикая собака с двумя подросшими щенками, которых Лидия Николаевна почти уже приручила, и какие-то кабачки-мутанты для ежегодной сельскохозяйственной выставки… Толстенькая и добродушная учительница русского и литературы всем существом своим ещё пребывала там, в маленьком голубом домике в Трубачах, и отлично понимала, что великовозрастные "дети" тоже из лета пока что не вернулись. Каждый из своего лета.

"Дети" это ценили, и особо безобразничать себе не позволяли. Соблюдали негласный маленький договор о ненападении.

Наглые солнечные блики скакали по кудряшкам Пушкина и унылому носу Достоевского. Иероглифы "ния 18 ферн" бросали вызов воображению. Виола Вяжерайте судорожно строчила что-то в тетрадке по ноосфероведению. Ритка Максимова рисовала анимешную голову в профиль. Неразлучные Кир Мягков с Тимом Хлеборезовым резались в "балду", то и дело давясь смешками. На самой первой парте, так прямо, будто позировала для плаката, замерла Лина Литвинова, ради пущей школьной строгости стянувшая роскошные серебристые волосы в тугую косу. В Литвинову старательно целился жëваной бумагой из ручки Димон Туров с непочëтным прозвищем Индеец Зоркий Глаз. На перемене надо будет, пожалуй, съездить ему по шее. Ну, или хотя бы авторитетно пообещать съездить.

Рэйден, надо сказать, не без усилия, отвёл глаза от толстой серебристой косы. Достал ручку, начал было развинчивать, чтобы подстрелить самого Индейца, но через секунду застеснялся этакой детскости. В конце концов, где он, а где дурацкий Туров? Есть такая мудрая древняя пословица: что позволено Юпитеру, не позволено быку. И у неё продолжение: то, что простительно быку, непростительно Юпитеру. Эту фразу очень любит и часто повторяет отец, от него Рэй её и запомнил. Туров, конечно, несмотря на фамилию, нисколечко на быка не похож, он скорее уж воробья напоминает — вечно встрëпанный, тощий и вертлявый. Но всё-таки…

Вместо дурацкой стрельбы Рэйден открыл на последней странице тетрадь по русскому и начал рисовать силуэт энергоблока с тремя соединëнными между собой изящными трубами. Трубы, увы, получались удручающе разными по толщине.

Скучно.

Хотелось на станцию, или в какой-нибудь экспедиционный лагерь "Эпи-Центра", а лучше всего — вовсе куда-нибудь подальше на Меридиан. Делать что-нибудь интересное и нужное, а не в классе штаны просиживать. Кто вообще придумал, что альты непременно должны учиться вместе с людьми? Нет, логика-то придумавшего ясна, только вот благими намерениями…

Ещё и от телепатии и прочего просят "по возможности воздерживаться"! На эту просьбу, правда, все, кому она адресована, по большому счëту, плевали.

Рейден прикрыл глаза и вслушался в ноосферу класса. Тёплая электрически щекотная мешанина образов, импульсов, воспоминаний, ощущений — всего, что составляет и наполняет так называемый "эфир" плеснулась навстречу, приняла в объятия, как принимает соскучившегося купальщика ласковое южное море. На море Рэйден никогда ещё не ездил, но как это бывает, знал — считывал память Славика Ветрова, урождëнного севастопольца и моремана. Только плыть в "эфире" даже приятней, чем в море. Если не нарываться на всякие там диссонансы, конечно.

Здесь и сейчас никаких диссонансов не было. Здесь сейчас жило их общее, восьмого "А" класса, счастливое самозабвенное лето. Здесь были влажные лесные запахи, и гремучее железо дачных крыш, до сладкой боли горячее под пузом, вкус малины на губах и кисловатый пороховой дымок "законовского" стрельбища. Здесь трепетали в сияющей голубизне воздушные змеи и гордо надувались под ветром яхтенные паруса, замирало дыхание над фотоловушками и рвался из груди восторженный вопль, когда, едва не выскакивая из рук, упруго выгибалось удилище. Да, в общем "эфире" восьмого "А" жило лето — праздничное, радушное, яркое. Ещё неостывшее, не затянутое разноцветными паутинками более свежих воспоминаний. И Рэйден радостно нырял в это тепло общей памяти. Чтобы хоть так ещё немного побыть в лете и с летом.

Будь сейчас за учительском столом не милейшая Лидия Николаевна, а например преподаватель ноосфероведения Михаил Константинович Костров, он быстренько прекратил бы безобразие. "Эфирщик" со стажем едва ли не больше всего срока эксплуатации СвАЭС вмиг навешал бы экранов и барьеров, заперев каждого самонадеянного телепата в его собственной черепной коробке. Но личным способностям и умениям "русички" далеко не то что до Кострова и Рэйдена с Дайичи, но даже и до Индейца. Да и не любит она чересчур строжить "деток", многие из которых выше её на голову. Так что Сияющий Благословенный наслаждался полной "эфирной" свободой.

Он купался в памяти Ветрова об июльской поездке к отцу в Севастополь. Скользил осторожненько