Они смотрели на чертеж, и на их лицах отражалась работа мысли. Это было так не похоже на то, что они знали, но в этом была своя, инженерная логика.

— А это еще что за завитушки? — спросил Михей, ткнув пальцем в странные каналы, которые я начертил отходящими от основной плиты.

— А это, Михей, — я улыбнулся, — центральное отопление.

Они уставились на меня, как на полоумного. Слово «центральное» они, может, и слышали, но «отопление» было для них пустым звуком.

— Вы же знаете, как дымоход греется, — начал я объяснять, как детям. — Жар от плиты будет такой, что рукой не дотронешься. А куда этот жар уходит? Правильно, только в комнату, где плита расположена. Там и будет греть. А мы его заставим работать на весь сруб. Мы сделаем от плиты что-то по типу дымохода на несколько ответвлений. Не для дыма, а для горячего воздуха. Проложим из глины трубы во все комнаты. Горячий воздух от плиты пойдет по этим трубам, будет нагревать их, и они будут отдавать тепло. В каждой комнате будет свой теплый лежак. Будет тепло, как в царских палатах.

Егор и Михей долго молчали, вглядываясь в мой чертеж. Затем Егор осторожно провел мозолистым пальцем по чертежу.

— Хитро… — пробормотал он. — Ой, хитро, Петрович. Если сработает… да это ж…

Он не находил слов. А я видел, как в его глазах загорается огонь творца. Не просто каменщика, а инженера. Ему не просто приказали сложить печь. Ему дали задачу, которая будоражила воображение.

Работа над печью и «центральным отоплением» стала главным событием в лагере. Все, кто был свободен от шлюза и валки леса, помогали каменщикам: месили глину, таскали камни. Это был уже не просто труд, а совместное творчество. Они строили. Свой дом.

Через три дня Петруха, бледный, худой, но уже без лихорадки, впервые встал на ноги, опираясь на палку. Он подошел к своей лавке, где лежали его вещи, порылся в них и достал что-то, завернутое в тряпицу. Он подошел ко мне и протянул сверток.

— Вот, Андрей Петрович. Возьми.

Я развернул тряпицу. На ладонь мне упал маленький, но увесистый самородок, похожий на кривой коготь. Золото, которое он, очевидно, утаил от приказчика и хранил на черный день.

— Ты что, Петруха? — удивился я. — Зачем?

— За жизнь, — просто ответил он, глядя мне в глаза. В них больше не было ни страха, ни хитрости. Только искренняя, выстраданная благодарность. — Ты мне жизнь спас. А она этого стоит. И большего стоит.

— Оставь себе, — сказал я, возвращая ему самородок. — Это твое. Ты его честно заработал. А мне твоя лучшая плата — это твои здоровые руки да ноги, чтобы мог трудиться в артели наравне со всеми.

Я видел, как дрогнул его подбородок. Он не ожидал этого. Он привык, что за все надо платить. А я показал ему, что есть вещи, которые не продаются и не покупаются.

Глава 11

Я стоял посреди нашего нового дома. Сруб пах смолой и свежим деревом и он уже жил. В центре, как огромное, теплое сердце, гудела наша печь-голландка, собранная по моим чертежам Егором и Михеем. Она не чадила, не дымила. Весь дым уходил в трубу, а в общем зале было так тепло, что мужики ходили в одних рубахах. На плите, в большом котле, булькала похлебка, распространяя по избе умопомрачительный запах мяса и кореньев. Из духовки тянуло свежеиспеченным хлебом — настоящим, пышным, а не каменными сухарями, к которым все привыкли. А самое главное — по глиняным трубам, скрытым в стенах, тепло расползалось по маленьким комнатам, где у каждого теперь была своя лавка, застеленная сухим лапником.

Мои артельщики, еще недавно похожие на забитых каторжников, сидели за длинным столом, который мы сколотили из толстых досок. Они ели. Ели не торопясь, с достоинством, как люди, знающие, что завтра их снова ждет горячая еда, а не пустые щи. Они смеялись, переговаривались. Петруха, чья нога заживала с поразительной скоростью, уже вовсю травил байки, опираясь на самодельную палку. Это было не просто пристанище. Это была цивилизация. Маленький, но работающий островок XXI века посреди дикого девятнадцатого.

Но, глядя на их сытые, довольные лица, я ощущал не радость, а растущую тревогу. Наш дом был крепостью, но крепость эта стояла на вулкане. Под полом, в тайнике, который знал только я и Игнат, лежало то, что могло как вознести нас до небес, так и сжечь дотла. Золото. Его было уже много. Слишком много для кожаного кисета. Оно лежало мертвым грузом, не работало, но с каждым днем увеличивало риск.

Вечером, когда артель угомонилась, я собрал свой «военный совет» в отдельной комнате, которую мы отвели под контору. Игнат, Степан и Елизар. При свете сальной свечи я высыпал на стол лишь малую часть нашего богатства. Горка золотого песка тускло замерцала, отражая пламя.

— Это красиво, — первым нарушил тишину Степан, задумчиво потирая подбородок. — Но это просто желтый песок, пока мы не превратим его в деньги. А деньги — это мука, это соль, это ружья, в конце концов.

— Верно, — кивнул я. — Нам нужно выходить на рынок. Но делать это нужно осторожно. Как разведка боем.

Я посмотрел на Игната.

— Пойдешь в поселок. Вот, — я отмерил небольшую часть песка, граммов сто, не больше, и ссыпал в кисет. — Продашь это местному скупщику. Не Рябову, найди кого-нибудь помельче. На вырученные деньги купишь все, что сможешь унести: муку, крупу, порох, свинец. Но главное — слушай. Все, что говорят о нас. Нам нужно знать, что зреет в этой паучьей банке.

— Не лучший это путь, Андрей Петрович, — вдруг подал голос Елизар. Его глубоко посаженные глаза серьезно смотрели на меня. — В поселке золото принимают за бесценок. Приказчик с урядником и прочие кровопийцы на том и живут, что старатель из тайги в город с золотом не пойдет. Далеко, опасно. Вот и отдают за полцены, лишь бы на хлеб да на водку хватило. Обдерут твоего солдата как липку.

— Я знаю, отец, — ответил я. — Это не для прибыли. Я хочу, чтобы они увидели, что мы начали продавать золото. Что оно пусть и немного, но появилось у нас. Хочу посмотреть на их реакцию. Игнат, — я снова