Мне сказали, что однажды я стану матерью целого человечества. В свое время.

Я не спешила. У меня была собственная цель: тайна, доверенная только мне. Дар более прекрасный, чем рубины, более ценный, чем золото. Я холила и лелеяла тайну чрева своего, потому что она была моя – дар Святой Матери исключительно для меня, первой женщины.

И я ничего не имела против маниакальной тяги Адама к прогрессу, потому что любила его. Когда все металлы были расплавлены и выкованы, урожай собран и обмолочен, зерно провеяно и перемолото, хлеб испечен и остыл, музыка и танцы затихали, мы сидели под древом – тем самым, плоды с которого нам было запрещено вкушать, – и валялись на траве, смеялись и целовались, и, клянусь всем святым, он возделывал меня с усердием землепашца, и вот это действительно было хорошо.

Я – господин твой!

Вот что случилось в тот день, когда все изменилось.

Мы были возле пруда. Ослепительно сияло солнце. Водопад с журчанием разгонял по воде небольшие волны с золотистыми, словно нектар, гребешками. Мы лежали на согретом солнцем камне и вдыхали дурманящий аромат мирта.

Сколь же славен был наш сад! Все в нем радовало глаз и годилось в пищу: крепкие розовые яблоки и кроваво-красные апельсины, орехи и груши, спелые фиги, миндаль и оливки, гранаты с зернами, напоминавшими драгоценные камни, и терпкая айва. Лимоны размером с перепелку сами валились с веток, стоило только на них взглянуть. Для всего и всегда был сезон, ни одно дерево не стояло голым. Пьянящий сладкий запах цветов окружал нас постоянно, даже когда на деревьях висели плоды.

Теперь я понимаю, что они и не росли. Плоды просто висели, вечно спелые, и лишь ждали, пока их сорвут.

Я не знала, что так не бывает. Откуда мне было знать?

За плодовыми садами лежали поля: золотистый ячмень и качающаяся на ветру пшеница. Они были расчерчены валами и каналами, перемычками и дамбами, которые несли живительную воду из четырех рек, устанавливавших пределы нашего рая. Это и была придуманная Адамом ирригация. Колосья высотой по грудь гнулись на ветру: всегда налитые, вечно готовые к жатве. После первого сева мы не посадили ни единого зерна.

Прекрасный вид на поля открывался из нашей крепкой хижины, построенной из стволов и ветвей высоких кедров и ладных сосен, крытой листьями финиковой пальмы. Рядом был мой цветник с розами. Их сладкий запах приветствовал меня каждое утро и благостно убаюкивал по вечерам.

Животные приходили к пруду на водопой. К тому времени у нас уже было множество баранов и овец, хряков и свиней благодаря животноводческим затеям Адама. А еще крепкие быки и ласковые коровы, бородатые козлы, широкогрудые упитанные утки, всевозможная пернатая дичь. Мы любовались ими, и это было хорошо.

Тепло сочилось из воздуха, словно мед. Лилии колыхались на ветру. Солнечные лучи били в сверкающую воду и отражались в сапфировом небе.

Адам обернулся ко мне. Губы его были влажны от вожделения. Он положил мою ладонь на свой набухающий орган, и тот вздыбился со всей мощью и страстью. Я села верхом на Адама, запустив руки в черную курчавую поросль у него на груди. Он сжал мне запястья.

– Нет. Ложись под меня.

– Не хочу. – Я опустила бедра, впуская его глубоко в себя, чтобы доказать свою правоту, и у меня неплохо получилось.

Он застонал от удовольствия, потом снова схватил меня за руки.

– Я сказал, ложись под меня!

– Нет! Это ты ложись под меня!

Я думала, он шутит. По правде говоря, мне было хорошо и так. Меня переполняла радость от ощущения его тела. Но во взгляде Адама не было и намека на улыбку.

– Я – господин твой, и ты ляжешь под меня!

– Кто-кто? – рассмеялась я и вдруг почувствовала, что он сморщился внутри меня, словно высохшая слива.

О, как же он тогда разозлился!

– Я – твой хозяин!

Я перекатилась на бок рядом с ним, прикрыв глаза от слепящего солнца. Тоже мне, господин и хозяин!

– Ты и я – мы были созданы вместе, и я равна тебе. – Я погладила его по широкой груди и поцеловала в алые губы; он смягчился, а я, положив голову ему на плечо, продолжала: – И раз уж мы об этом заговорили, то мне надоели твои указы и распоряжения, твоя страсть все улучшать. Давай вернемся к прежней жизни. Давай снова в согласии жить и работать вместе.

Он сжал мою ладонь, и душа моя воспарила.

– Разве не станет у нас больше свободного времени? Неужели мы должны трудиться весь день под жарким солнцем ради даров, которых больше, чем нам нужно? Что проку в излишках для торговли, деньгах для обмена? Давай отдыхать и наслаждаться тем, что нам дано, ведь мы воистину благословенны.

Он улыбнулся, и сердце мое затрепетало от любви к нему.

– Что же до оружия… – Я посмотрела на большой бронзовый меч, лежавший рядом. – Так ли оно необходимо? Кроме меня здесь никого нет. Животные кротки и повинуются нам. Зачем тебе меч?

Что ж, вот это ему не понравилось. Нежность покинула его, как кровь покидает тело жертвенного агнца. Адам ударил сжатым кулаком по камню.

– Не перечь мне! – взревел он. – Это моя сила, моя десница. Я ношу его, чтобы защищать тебя, потому что ты принадлежишь мне! Меч нужен, чтобы ты помнила о своей слабости!

От этих слов у меня холодок пробежал по коже. С чего он решил, что я принадлежу ему? Зачем ему нужно, чтобы я чувствовала себя слабой?

Оказалось, что меч, который, по словам Адама, был нужен для моей защиты, не мог уберечь меня от боли и обиды. Его тело, которое я так любила, Адам обратил против меня. Крепкие, как ветви дуба, руки схватили меня; некогда нежные ладони вдруг с силой сжали мне запястья. Он подмял меня под себя и придавил к земле ногами, больно уперев колено во внутреннюю сторону моего бедра и зажав мне щиколотку стопой. Твердый камень впивался мне в спину, пока Адам долбил меня сверху. Он зажал мне рот, чтобы не слышать стонов и проклятий, и смотрел поверх моей головы, словно меня и вовсе не было. Там, где раньше мы доставляли удовольствие друг другу, я стала лишь сосудом для удовлетворения его желания. Насилием получил он радость от моего тела, но мне не было в том радости.

Стоило ли оно того, Адам? Ты взял силой то, что