Софья поморщилась. Нахватался Хованский этого шляхетства горделивого, никак не избавится. Ей и в целом был неприятен Иван Андреевич, который не зря уже получил своё прозвище «Тараруй». Это так называли того человека, что много говорит, но всё больше пустое. Сейчас не все, что говорил Хованский — пустое. Но очень многое. Так как поговорить он горазд.

Однако Софья в беседах со своим любимым, Василием Васильевичем Голицыным, не раз приходила к мысли, что Хованский, как разменная монета и не так чтобы одарённый интриган, был нужен для бунта и даже возможной смуты. Чтобы потом можно было убить Ивана Андреевича Хованского и начать усмирение взбунтовавшихся стрельцов. Ну и как виднейший военачальник, за которым могут пойти стрельцы, никто, кроме Хованского, не сгодится. Нужно же кого-то виноватым назначить!

Можно было бы начинать бунт и без прославленного полководца Хованского, с годами становящегося всё более заносчивым и самовлюблённым. Но Софья рассчитывала дело так, чтобы ни одна ниточка в поиске вероятных зачинщиков бунта не вела к ней или к Василию Васильевичу Голицыну. Да и присутствующий здесь родственник Иван Михайлович Милославский также не должен был фигурировать в деле бунтовщиков.

— Не можно завтра подымать стрельцов. Обождать потребно. Пятнадцатого числа сего месяца нужно! — сказал Василий Васильевич Голицын. — День душегубства, когда в Угличе забили царевича Димитрия.

Хованский чуть было не плюнул на пол от досады, даже несмотря на то, что находился в обители. Ему не терпелось начать дело, в которое Иван Андреевич уже вложил столько энергии и сил, как ни в одно дело ранее.

Уже работают эмиссары Хованского, уже стрельцы негодуют. Получено достаточно золота и серебра, чтобы подкупать сотников и полковников, ну и раздавать стрельцам. Остаётся лишь заплатить служивым людям, устроить какую-нибудь провокацию, пусть этого слова никто здесь не знал.

— Знамо дело! Как уговор был, — пробурчал Тараруй. — А не боитесь, что Артамошка Матвеев отрезвеет от хмельных попоек своих от радости возвращения, да и поглядит по сторонам? И что он увидит? А этот старый лис сразумеет, что деется.

Этого на самом-то деле опасались все присутствующие Артамон Сергеевич Матвеев — фигура. И если Нарышкиным удалось взять верх без Матвеева, то с ним они становились еще сильнее.

Милославские проиграли Нарышкиным первую партию только лишь потому, что имели первоначально слабые позиции, так как их ставленник, старший брат Иван Алексеевич, скромен умом и шибко хворый. Ну и потому у Нарышкиных получилось провозгласить малолетнего Петра Алексеевича царём, что у Милославских воли было мало. А присутствующему здесь Ивану Михайловичу Милославскому даже пообещали сохранить пост главного казначея.

И только потом в дело с полной отдачей вступила Софья Алексеевна. Милославские будто ожили, набрались решимости. Но только сами они связывали это не с царевной, считая ее только лишь способом прихода к власти. Плохо Милославские ещё знали свою родственницу.

Софья же пристально смотрела за всеми событиями, что разворачивались вокруг. Она видела, что нельзя вот так нахрапом и в открытую биться с Нарышкиными. Те же стрельцы, опора трона, не поймут раздоров внутри царственного семейства. Необходимо внешне соблюдать признаки благополучия и согласия в семье. А сама царевна не может бросать на себя тень. И так слухи ползут — про нее и Голицына.

— И всё ж-таки отложить до пятнадцатого числа сего месяца бунт нужно. Пущай стрельцы свяжут душегубство царевича Димитрия и нынешнее непотребство Нарышкиных. Да и собрать своих людей нужно, чтобы середь стрельцов были да кричали нужное. Они же, стрельцы, яко неразумные дети, им наставник-воспитатель нужен. А то отбрешутся ещё Нарышкины… — выступал Иван Михайлович Милославский [потому на бунт и ложилась хорошо ложь про убийство царя и брата-Ивана, что была годовщина убийства царевича Димитрия].

Этот, уже немолодой, глава клана считал себя своего рода вождём в компании заговорщиков. Иван Михайлович когда-то ревновал государя Алексея Михайловича к Артамону за то внимание, что царь дарил Матвееву. Как же он хотел смерти Артамошке! И уже подготовлены те люди — пять стрельцов из третьего полка — у которых во время бунта будет лишь одна задача: убийство Артамона Матвеева.

А Софья? Что она для Ивана Милославского? Родственница. Умна — то не отнять. Но баба же! Не то, что править державой не сможет, а и присутствовать на совещании мужей державных не должно ей.

Думая так, отчего-то Милославский не обращал внимания, что уже здесь он по воле Софьи. И сидит она тут, и не только слушает, но и направляет мысли мужей. И, вольно или нет, но вокруг нее собирается общество несогласных с Нарышкиными.

— Я послал своего говоруна, доброго бирюча, такого, что заговаривает — ажно зубы после не болят. Вот он и должен был стращать стрельцов первого полка… — когда установилась пауза, решил проинформировать других заговорщиков Пётр Толстой. — Так побили ж его, связали. А иные стрельцы, яко и сотник Стрельчин с сыном своим, «Петра» кричали. И еще двоих послал… Не вернулися. И так же случилось в Стременном полку стрелецком [единственный полк, который полным составом не участвовал в событиях 1682 года на стороне бунтовщиков].

— Вот и дурни! — выпалил Хованский, а вот Софья Алексеевна посуровела.

Её брови стали будто одна — так нахмурилась царевна.

— Со стременными стрельцами, то понятно. Их и не думали подымать. А вот иные… И что полковник Григорий Горюшкин да полуголова Степан Фокин — заодно со стрельцами своими? То их полк, — после продолжительной паузы, когда даже Хованский не осмелился прервать размышления Софьи Алексеевны, спросила царевна.

Присутствующие были удивлены тому, что царевна буквально по именам знает всех полковников и даже полуполковников стрелецких полков. А таких полков на Москве нынче очень много.

— Ну же, Петро, говори! Что с полковниками теми? Знаю я их, славные, мои людишки, — проявлял нетерпение Хованский.

— Так убиты они! Там и непонятно, как всё случилось. Бают, что сын сотника Стрельчина изрубил и Горюшкина, и брата его, Фокина, — пожимая плечами, говорил Пётр Толстой.

Все взоры перешли теперь на Петра. Да он и сам знал, понимал, как важно то, что он теперь сообщил, для дела. Иные полки московских стрельцов смотрят на краснокафтанников, на Первый полк, как на образец.

И то, что всего лишь один полк — числом меньше тысячи стрельцов — не будет принимать участие в бунте, это и не критично, не будь это Первый полк из Стрелецкой слободы.

Сейчас в Москве больше тридцати тысяч стрельцов. А как узнают служилые люди, что в столице началось такое веселье, так обязательно подтянутся в Москву стрельцы из других ближайших городов. Всем