Я говорил это ровно, с издевкой. Так, как может говорить только человек, абсолютно уверенный в своей правоте. А вот крикуны замялись. Даже в будущем броски пустыми словами — осуждаемый вид спорта, за участие в нем и отхватить можно. А тут… Да еще с религиозным подтекстом…

— А ты откель ведаешь? — попытался один из «петушков» перевести на меня вопрос.

— Ведаю, на чем крест целовал! — горделиво выкрикнул я, а потом обратился к стрельцам. — А ну, братцы, хватай их!

Моментом двоих крикунов сбросили с телеги, и уже через минуту они оба стояли передо мной. Все ждали моих действий.

И что нужно сделать? Лидер, а я уже на пути становления таковым, должен не только говорить, а и защищаться, пусть и жестко, убивая своих врагов. Люди должны еще видеть, что я могу быть жестким, и что я в ипостаси ' в доску своего' только для тех, кто со мной. Кто же нет…

— Ха! — бью хуком справа в челюсть одного из крикунов.

И тут же, пока первый заваливается, уже с левой заряжаю второму. Рабочая у меня — правая. Так что один из крикунов остается на ногах. Ощущаю боль в костяшках кулака. А бил-то правильно, просто сил в этом теле, да ещё и раненом, не хватило.

— Кто послал? Говори! — закричал я.

— По Москве все бают… — сплевывая кровь, отвечал тот, что остался в сознании.

— А ну, браты, подай кто нож. Уши резать стану, опосля пальцы… — сказал я, протянул в сторону руку.

И… неожиданно сразу же ощутил на ладони холод от железного лезвия. Нашелся «доброжелатель» исполнительный. Люди хотят шоу. Так я дам им его!

Уж очень хотелось, чтобы здесь, в присутствии иных стрельцов, прозвучало имя заказчика. Видно же, что пожаловали профессиональные крикуны. Их смутило только требование клятвы в том, что говорят они правду. И до этого был один крикун, тоже присланный. Один ли существует центр рассылки «петушков»? Или работают конкурирующие «птицефабрики»?

— Да от Хованского мы… Как и иные от него же… Не режь ухо! — взмолился тот, что был в сознании, когда я уже сделал движение, якобы собираюсь отчекрыжить ему ухо.

— Так ты не ведаешь ни о Петре Алексеевиче, ни о брате егойном Иване? — спросил я, схватив за указательный палец крикуна.

Молчит… На меня смотрят все до единого стрельцы. Или я в их понятии решительный лидер, или…

— А-а-а! — закричал «петушок», и явно не от радости.

Когда ломают палец — это не доставляет удовольствия. Ну, если только с психикой все в порядке.

— Не ведаю я о Петре. Бают, что жив-живехонек, как и дурень-брат его Иван… — выкрикнул бедолага, а стрельцы зашептались.

Назвать «дурнем» царственную особу? Вот у меня и оправдание, в случае чего, почему я тут пальцы ломаю. Я честь и достоинство царевича отстаиваю. Так-то!

— Лихой ты на расправу, яко погляжу! — с осуждением покрутил головой Никодим.

Но я игнорировал его замечания. Я лихой на расправу? А кто уже вот-вот, если мне не удастся переломить ситуацию, пойдет в Кремль и будет там охотиться на людей? Вот где лихая расправа может случиться, если история пойдет по уже протоптанной тропинке! А я — так… баловство.

— Я крест целовал, что царевич Иван жив и пребывает под крылом Нарышкиных, — выкрикнул я.

После взобрался на «броневик», то есть на телегу. Чуть не упал с нее, так как вновь закружилась голова, но удержался. Толпа требовала подробных объяснений. Что ж… Они есть у меня.

— Глупцы ли Нарышкины, али кто иной приближенный к царю? — спросил я, но поспешил сам же и ответить на вопрос: — Нет, они зело разумные люди. Так чего же им убивать Ивана Аляксеевича? Сие выгоду не принесет. Потребно следить, кабы ни единый волос не упал с главы царевича. Хворый он, править не сможет. Так что милость являет царь, оберегая брата своего. Еще и гляди, Господь приберет скоро Ивана.

Я говорил, и вновь мне кивали. Подкралась мысль, что в тот момент, когда меня рядом не будет, ветер может подуть в другую сторону — и тогда и настроения стрельцов изменятся. Тоже кивать будут, а там и за бердыши. Так что объяснять нужно, как детям, прямо вдалбливать в головы яркие нарративы, чтобы выстраивать стену неприятия иного мнения.

— Все верно! Это ж, коли загубить царевича, да царя, так и править некому. А так все на месте… Чегось менять-та? — нашлись у меня помощники.

Не такие и глупцы многие из собравшихся. Некоторым можно дать наводку, направить на путь логических умозаключений. И люди сами придумывают все новые и новые причины, почему Нарышкины не должны были и не могли убивать Ивана.

— А какая мать дозволит убить свое чадо? Развя жа Наталья Кирилловна такова? — поддерживал линию еще один стрелец.

И ведь не знает никто наверняка, какая она, Наталья Кирилловна Нарышкина. Но царица плохой не должна быть. Какая же она тогда царица!

Я стоял на телеге и теперь слушал больше, чем говорил. Был своего рода модератором публичной дискуссии…

— Твоя правда, брат! Чего Нарышкиным воду баламутить, когда у них уже все есть. Так и есть, стрельцы! — то и дело соглашался я с «правильными» мнениями.

Единственное, что я пресекал, как только мог — это идею идти в Кремль, чтобы показали стрельцам Ивана да Петра. В таком случае — это уже считай полноценный бунт. Нельзя.

Да и лучше действовать не так. Нужно мне самому проникнуть в Кремль. А пока что, к тому же, стоит ожидать последствий за все то, что случилось…

— Все правильно, по чести говоришь, Егор Стельчин, — обратился ко мне стрелец в синем кафтане и явно сотник, молчавший до поры. — Но ответить жа за смерти полковника и полуголовы придется. Тут как ни крути. Али стрельцов на плаху загонишь. Придут за тобой скоро… Так и знай. А все, что ты говоришь… зело мудро, лучше, как от Хованского-Тараруя. Те на вопросы стрельцов не ведают, что и отвечать.

Сотник сказал, и, в сопровождении сразу десяти стрельцов, направился на выход. Понятно, что и другие полки, будучи в замешательстве, за кого выступать и что делать, уже присылают своих эммиссаров послушать, что же происходит в Стрелецкой слободе. Хотя тут не только наш полк. Вроде бы, и те же «синие» рядом в двух усадьбах обитают.

— А расскажи ешо нам