Это было не просто подтверждение. Это был знак судьбы. Момент, когда наука и магия, знание и предание сошлись в одной точке. В точке, которую я собирался сделать своей.

Я осторожно свернул карту и спрятал за пазуху. Мои сомнения испарились. План был верным. Теперь оставалось только привести его в исполнение.

Я вернулся в поселок, когда уже совсем стемнело. Игнат и Степан ждали меня в каморке. Вид у меня, должно быть, был такой, что они оба вскочили.

— Что случилось, Андрей Петрович? — встревоженно спросил Степан. — На тебе лица нет.

Я молча выложил на стол карту и развернул ее при свете сальной свечи.

— Вот что случилось, — сказал я. — Мы нашли ее.

Они склонились над пергаментом. Игнат, как военный, сразу оценил ее практическую пользу — тайные тропы, пути отхода. Степан же, с его любовью к знакам и символам, впился взглядом в таинственные пометки.

— Что это? — спросил он, указывая на кружок с точкой на краю нашего будущего участка.

— Я не знаю, — ответил я честно. — Но что-то там должно быть, раз отмечено особым знаком.

Я посмотрел на них. На суровое, обветренное лицо солдата и на бледное, интеллигентное лицо писаря.

— Завтра утром подаем в контору нашу челобитную.

Глава 7

Утро встретило поселение стылой серостью. Но для меня оно было наполнено цветом — цветом старой карты, что жгла мне грудь через слой рубахи и тулупа. Мы сидели в моей каморке, ставшей за эти дни штабом нашей маленькой армии. Игнат, неподвижный, как изваяние. Степан, нервно теребивший в руках свое творение — нашу челобитную. Воздух был наэлектризован.

— Значит, так, — начал я, понизив голос до шепота. — Сегодня мы идем не просить. Мы идем ставить капкан.

Я посмотрел на Игната.

— Ты пойдешь со мной. Степан, ты останешься здесь. В канцелярии ты будешь нашим козырем. Поэтому твое появление там раньше времени вызовет подозрения. Ты — наше тайное оружие, и время для твоего удара еще не пришло.

Степан разочарованно, но с пониманием кивнул.

— Игнат, — я повернулся к солдату. — Сегодня у тебя самая сложная роль. Ты должен забыть, что ты унтер-офицер, герой войны и самый опасный человек в этом месте. Сегодня ты — мой телохранитель. Верный, преданный, но… тупой как пробка.

Игнат вскинул на меня свои холодные серые глаза. В них мелькнуло недоумение, переходящее в оскорбленное достоинство.

— Командир… — начал он глухо.

— Это приказ, солдат, — прервал я его, но тут же смягчил тон. — Пойми, Аникеев, к которому мы идем, — это скользкий, трусливый шакал. Он чует силу за версту. Если он увидит рядом со мной тебя — настоящего, с твоим взглядом, с твоей выправкой, — он насторожится. Он начнет искать подвох. Но если он увидит жалкого, разорившегося купчишку, которого охраняет верный, но безмозглый болван, он расслабится. Он почувствует себя хозяином положения, умным и хитрым хищником, который вот-вот обчистит двух деревенских дурней. Нам нужно, чтобы он нас презирал. В этом наша сила.

Я смотрел ему прямо в глаза, и он понял. Понял тактическую глубину этого маскарада. Его лицо разгладилось, на нем снова появилась маска бесстрастного исполнителя.

— Каковы мои действия? — коротко спросил он.

— Стой за моей спиной. Чуть ссутулься. Смотри в пол или на стены, но не на него. Если он к тебе обратится — отвечай односложно. «Так точно», «никак нет». И главное — вид. Сделай вид, что тебе скучно, что ты не понимаешь и половины слов и просто ждешь, когда все это кончится. Сможешь?

Игнат медленно кивнул.

— Будет исполнено.

Я взял из рук Степана бумагу.

— А я… я буду самым жалким человеком, которого этот поселок когда-либо видел.

Мы вышли на улицу. Я намеренно согнулся, втянул голову в плечи. Моя походка из уверенной превратилась в шаркающую. Игнат следовал за мной в двух шагах, и я, даже не оглядываясь, чувствовал, как он меняется. Его пружинистый солдатский шаг сменился тяжелой, неуклюжей поступью. Прямая спина чуть сгорбилась. Он превращался из волка в дворового пса.

Контора Горного ведомства представляла собой небольшой, но крепкий сруб рядом с хоромами приказчика. У дверей никого не было. Внутри, в тесной приемной, за столом сидел молодой писарь и скрипел пером. Он поднял на нас безразличные глаза.

— Чего надобно?

— К господину Аникееву мы, — пролепетал я заискивающим, тонким голосом, который отрепетировал ночью. Я протянул писарю медный пятак. — По делу крайне важному, неотложному.

Писарь смерил меня презрительным взглядом, но монету сцапал с ловкостью фокусника.

— Ждите, — буркнул он и скрылся за дверью.

Ожидание было частью игры. Аникеев заставлял нас ждать, чтобы показать свою значимость. Мы простояли минут десять. Я смиренно переминался с ноги на ногу, Игнат тупо разглядывал паутину в углу. Наконец, дверь отворилась.

— Заходите.

Господин Аникеев оказался именно таким, каким его описывали. Маленький, юркий, с редкими сальными волосенками, прилипшими ко лбу. Одет он был в потертый, но чиновничий мундир. Он сидел за большим столом, заваленным бумагами, и это несоответствие — крошечный человек за огромным столом — делало его похожим на паука в центре паутины. Его глаза, маленькие и острые, как буравчики, впились в меня.

— Кто таков будешь? — проскрипел он. — Что за дело такой важности, что ты отрываешь меня от службы государственной?

Я поклонился так низко, что заныла поясница.

— Простите великодушно, ваше благородие, — зачастил я, теребя в руках шапку. — Андрей Петрович Воронов я, купеческий сын. Погорелец. Всё, всё, что нажито было отцом, в огне сгинуло. — Про себя, чуть не засмеявшись, подумал: куртка замшевая — три, портсигар отечественный… — А что осталось — разбойники на тракте отняли. Вот, на остатки денег человека в охрану себе нанял, — я кивнул за спину, на Игната, который при этих словах тупо моргнул и переступил с ноги на ногу, издав сапогами гулкий скрип.

Аникеев брезгливо поморщился, оглядев Игната, как предмет мебели.

— Короче, Воронов. Денег не дам. Здесь тебе не богадельня.

— Да что вы, ваше благородие, ни в коем случае! — взмолился я. — Не за милостыней пришел, а за возможностью! За последней надеждой! Вот, — я с трепетом положил на край его стола нашу челобитную. — Бумагу вам составил. Прошение.

Аникеев с опаской, двумя