Степан посмотрел на меня с изумлением.

— Ты еще и в лекари записался, купец? Откуда тебе знать?

— Отец мой, покойник, много чем торговал, — соврал я, придерживаясь легенды. — И с лекарями немецкими дела имел, и книги их читал. Кое-что в голове осталось. Думаю, я смогу ей помочь.

В моей голове это была не ложь. Это была адаптация. Я, фельдшер скорой помощи, видел сотни таких случаев. Судя по звуку, это был либо застарелый бронхит, либо даже коклюш. В XXI веке — пара дней антибиотиков. Здесь — смертельный приговор для ребенка. Но даже без антибиотиков можно было облегчить страдания. Ингаляция. Простое, но для этого мира — почти магическое средство.

— Рискованно, — глухо проговорил Игнат. — Если с девкой что случится, они нас на ремни порежут и по лесу развесят. Народ суровый.

— А если получится, они будут обязаны нам жизнью, — закончил я его мысль. — Такая плата дороже любого золота. Игнат, ты останешься здесь. Продолжай наблюдение, будь моими глазами. Степан, тебе нужен отдых. Завтра утром мы с тобой идем к ним. Ты мне нужен как свидетель и как человек, который сможет, если что, найти с ними общий язык. Они хоть и дикие, но к слову уважение имеют.

На следующий день мы со Степаном подошли к тому месту у частокола, где обычно торговали староверы. Их семья уже была там. Глава Елизар, с окладистой седой бородой и строгими, глубоко посаженными глазами. Его молчаливая жена в темном платке. И внучка, худенькая девочка с огромными, испуганными глазами на бледном личике. Она сидела на возу, закутанная в тулуп, и ее маленькое тело сотрясалось от приступов мучительного кашля.

Староверы встретили наше приближение настороженным молчанием. Их взгляды были как лед.

— Мир вам, люди добрые, — сказал я, остановившись в нескольких шагах и поклонившись, как видел это у них. Степан, к моему удивлению, сделал то же самое, только еще и перекрестился двумя перстами, как было у них принято. Елизар чуть заметно кивнул в ответ.

— И тебе не хворать, мирской, — его голос был низким и гулким, как будто шел из-под земли. — Что надобно? Пушнина? Мед?

— Здоровья вашей внучке надобно, отец, — ответил я прямо, глядя ему в глаза.

Елизар нахмурился, его взгляд стал жестким.

— Не твоего ума дело. Ступай своей дорогой.

— Моего, — мягко, но настойчиво возразил я. — Слышу, как дитя мается, и сердце кровью обливается. Не по-божески это, видеть мучения и пройти мимо. Есть у меня знание одно, от предков доставшееся. Позволь помочь. Не корысти ради, а токмо из сострадания.

Девочку снова скрутил приступ. Она закашлялась так, что, казалось, ее легкие вот-вот разорвутся. Бабка бросилась к ней, начала гладить по спине, что-то шептать. Елизар смотрел на это с мукой в глазах. В этот момент он был не суровым главой семейства, а просто дедом, бессильным перед болезнью внучки.

— Чем ты поможешь? — спросил он глухо, и в голосе его прозвучала слабая надежда. — Наши ведуньи все травы перепробовали. Ничего не берет.

— Мало травы пить, ими дышать надо, — ответил я. — Нужен котелок, кипяток да травы ваши от кашля. Мать-и-мачеха есть? Чабрец?

Бабка удивленно кивнула.

— И полотенце большое или кусок плотной ткани.

Елизар колебался. Он смотрел на меня, потом на Степана, потом на свою страдающую внучку. Степан, почувствовав момент, шагнул вперед.

— Не бойся, отец, — сказал он тихо. — Я за него ручаюсь. Человек он нездешний, но с душой. Худа не сделает.

Это решило дело. Через десять минут у нас был котелок с кипятком, в который я бросил принесенные бабкой травы. От воды пошел густой, пряный пар.

— Теперь смотри, — сказал я Елизару. — Нужно, чтобы она этим паром дышала. Глубоко.

Я усадил девочку, которая смотрела на меня с диким страхом, и накрыл ее голову вместе с котелком плотной тканью. Она сначала задергалась, но я ласково придержал ее за плечи.

— Не бойся, маленькая. Дыши. Просто дыши. Глубоко вдыхай и медленно выдыхай.

Под тканью послышался сначала испуганный кашель, а потом ровное, глубокое дыхание. Я держал ее так минут десять, пока пар не ослаб. Когда я снял ткань, девочка была вся красная, потная, но кашель прекратился. Она смотрела на меня удивленными, прояснившимися глазами.

— Ну как? — улыбнулся я.

Она молча кивнула и вдруг зябко поежилась.

— Это хорошо, — сказал я Елизару. — Хворь через пот выходит. Теперь ее в тепло, укутать и дать чаю с медом. И так делать три раза в день. Через три дня будет бегать.

Я развернулся, чтобы уйти. Я сделал то, что должен был. Теперь их ход.

— Постой, — окликнул меня Елизар.

Я обернулся. Он смотрел на меня долгим, изучающим взглядом. В его глазах больше не было льда. Было удивление, уважение и что-то еще, похожее на благодарность.

— Как имя твое?

— Андрей Петрович.

— Благодарствую тебе, Андрей Петрович, — он медленно поклонился мне в пояс. — За доброту твою. Если что надобно будет в лесу — зверя выследить, тропу найти — приходи. Не откажем.

Я кивнул и ушел. Это было больше, чем я ожидал.

Три дня я не подходил к ним, давая лекарству и времени сделать свое дело. Игнат докладывал, что в поселении все спокойно, Рябов и приказчик пока не проявляли себя. Степан, обретя цель, приводил себя в порядок и уже начал собирать слухи среди мелких писарей и приказных, создавая свою информационную сеть.

На четвертый день, когда я шел по своим делам, меня догнал сын Елизара.

— Отец тебя кличет, Андрей Петрович, — сказал он коротко.

Елизар ждал меня в стороне от торжища, под старой сосной. Рядом с ним стояла его внучка. Румяная, живая, она с любопытством смотрела на меня. Кашля не было и в помине.

— Как видишь, слово твое крепкое, — сказал Елизар, кладя руку на голову девочке. — Ты жизнь ей спас. Наша семья у тебя в долгу. Долг этот мы не забудем.

Тишина, наступившая после ухода Елизара, была густой и тяжелой, как таежный туман. Мы стояли втроем рядом с грязной, разбитой колесами площади: я — человек из будущего, притворяющийся купцом; Игнат — бывший унтер-офицер, солдат до мозга костей; и Степан — гениальный писарь, вытащенный со дна винной бочки. Три