— Ну, Андрей Петрович, — первым нарушил молчание Степан, задумчиво потирая подбородок. — Похоже, ты не только в торговле и арифметике силен. Эти кержаки за спасение дитяти горы для тебя свернут. Это союзник посильнее любого урядника будет.

Игнат, стоявший чуть поодаль, молча кивнул. Для него, человека войны, понятие «союзник» было не пустым звуком. Он оценивал не слова, а потенциальную силу. И он увидел, что мы только что приобрели не просто проводника, а целый клан, знающий тайгу как свои пять пальцев. Это был стратегический ресурс.

— Теперь у нас есть разведка, — глухо произнес он, имея в виду староверов. — И есть оружие, — он кивком указал на Степана, который от такой оценки даже приосанился. — Что дальше, командир?

«Командир». Это слово, брошенное Игнатом без тени иронии, ударило меня сильнее любого поклона. Он принял меня. Не как «купца-недомерка», не как временного нанимателя, а как того, за кем он готов идти.

— Дальше — ждем, — ответил я. — Игнат, твоя задача — быть нашими ушами. Любые слухи, любое движение вокруг конторы Аникеева или купца Рябова — все докладывать мне. Степан, тебе — отдых. Приведи себя в порядок. Нам нужен ясный ум и твердая рука. А я… я продолжу таскать камни. Нужно сохранять видимость.

Следующие несколько дней были пыткой ожиданием. Днем я, как и прежде, вкалывал на промывке, надрывая спину с тачкой, полной породы. Я молча сносил насмешки Прохора и косые взгляды других старателей. Но теперь это была не безысходность, а маскировка. Работая, я не думал об усталости. Мой мозг работал как аналитический центр. Я строил в голове свою будущую промывочную фабрику, пока мои руки таскали камни для чужой.

Вечерами мы собирались в моей каморке. Степан, вымытый и одетый в относительно чистое, раскладывал передо мной свои «трофеи». За эти дни он, используя старые связи и свой вновь обретенный авторитет трезвого и грамотного человека, создал настоящую агентурную сеть среди мелких приказных и писарей. Он знал, кто из помощников Аникеева берет на лапу медью, кто переписывает бумаги набело, кто носит сплетни из кабинета в кабинет. Наша челобитная, произведение его гения, лежала на столе, готовая к бою.

Игнат приходил последним, появляясь в дверях бесшумной тенью. Его доклады были коротки, как выстрел.

— Рябов вчера встречался с Аникеевым. Тайно, на заднем дворе кабака. Говорили тихо. Рябов был зол. Кажется, из-за тебя, — Игнат посмотрел на меня. — Мой человек не слышал разговора, но твое имя проскочило несколько раз. Он тебя запомнил, Андрей Петрович.

— Это хорошо, — кивнул я. — Пусть считает меня мелкой фигурой, которая случайно оказалась на его пути. Пусть недооценивает. Это нам на руку.

На следующий день, когда я возвращался с промывки, грязный и уставший, меня окликнул сын Елизара.

— Андрей Петрович, отец тебя ищет, — сказал он, глядя на меня с уважением.

Сердце мое екнуло. Момент настал.

Елизар с внучкой ждал меня на том же месте. Заговорил без предисловий:

— Золота у нас нет, да оно тебе, видать, и не надобно, ты его сам из земли достать хочешь. Но есть у нас то, чего ни у одного купца не купишь. Память.

Он сделал знак сыну. Тот подошел и протянул мне сверток из потемневшей, дубленой кожи. Я развязал ремешок и осторожно развернул его. Внутри лежал большой лист плотного, пожелтевшего от времени пергамента, исчерченный тонкими линиями. Это была карта. Не современная, с градусами и параллелями, а старая, рисованая от руки. Карта сердца тайги.

— Мой дед ее чертил, — Елизар провел морщинистым пальцем по краю пергамента. — Он одним из первых сюда пришел, когда от гонений царских бежали. Исходил эти леса вдоль и поперек. Здесь все отмечено. Тайные тропы, где и конь пройдет, и человек скроется. Родники с живой водой. Места, где зверя и птицы в изобилии. Но есть и другое.

Он ткнул пальцем в несколько мест на карте.

— Вот, видишь, крестики? Это старые русла рек. Вода ушла, а золото в поворотах осталось. Его там никто не искал. А вот здесь, — его палец остановился на значке, похожем на слезу, — «места, где земля плакала золотыми слезами». Так дед говорил. Самородки там находил, прямо на поверхности. Никто про эти места не знает, кроме нашего рода. Теперь и ты знаешь.

Я смотрел на карту, и у меня перехватило дыхание. Это был не просто кусок пергамента. Это был ключ к этому миру, к его сокровищам, к его тайнам. Мои знания из будущего были теорией. Эта карта была практикой, выстраданной поколениями.

— Это… это слишком щедрый дар, Елизар, — проговорил я, с трудом находя слова.

— Жизнь ребенка цены не имеет, — отрезал он. — А мы свой долг заплатили. Теперь мы квиты. Но помни, Андрей Петрович: кто нам друг — тому и мы друзья. А кто враг… тайга большая. В ней легко заплутать.

Он поклонился, взял внучку за руку, и они ушли, растворившись в сумерках.

Я стоял, прижимая к груди бесценный сверток. Я не побежал в свою каморку. Я пошел на холм рядом с поселком, откуда открывался вид на окрестности. Мне нужно было сопоставить карту с местностью, пока последние лучи солнца не погасли.

Я раскрыл пергамент, всматриваясь в него. Вот поселение, вот река, вот основные притоки. Все сходилось. Я начал искать свой участок, «Лисий хвост». По моим прикидкам, он должен был быть здесь, к северу от поселка. Я водил пальцем по карте, и вдруг замер.

Вот он. Неглубокий овраг, который я выбрал. Но на карте Елизара он был не просто оврагом. Он был частью старого, высохшего русла реки, отмеченного теми самыми крестиками. И буквально на границе этого участка, где старатели бросили работу, на карте стоял особый знак. Не крестик и не слеза. Маленький, едва заметный кружок с точкой посередине.

Я вглядывался в этот знак, и мороз пробежал по коже. Я не знал, что он означает. На карте не было легенды. Это был какой-то особый, известный только семье Елизара символ. Но его расположение не было случайным. Он находился именно там, где, по моим прикидкам, под слоем глины и пустой породы должна была залегать материнская, коренная жила.

Мои знания из будущего говорили мне, что золото должно быть там.

Мудрость прошлого, запечатленная на этой карте, кричала о