Я, сидя не за столом, а на стуле у стены, снова ощущал себя не участником, а лишь наблюдателем. Но весьма заинтересованным наблюдателем, надо признать.

Атмосфера в зале витала напряженная. Люди сидели, почти не переговариваясь друг с другом, уставившись в бумаги. Лица у большинства были хмурые, у некоторых откровенно мрачные.

Я сконцентрировался, пытаясь уловить мысли тех, кто сидел за столом.

Первым ощутил беспокойство Машерова. Пётр Миронович сохранял внешнее спокойствие, внимательно листая документы, но его мысли метались. Он был озабочен тем, что заседание Политбюро начнется с критики реформ, на которые он сделал ставку в своей работе. Настолько, что на сегодняшний день прослыл чуть ли не главным реформатором Союза. И все, кто был недоволен изменениями, считали, что это Машеров «науськивает» Брежнева, забывая о том, что реформы мы с Леонидом Ильичом начали еще до того, как Машеров стал его первым замом.

Михаил Зимянин, давний противник Машерова еще со времен работы в БССР, нервно барабанил пальцами по столу. Его мысли были резкими, раздраженными: «Хватит уже этой ерунды! Машеров со своими новшествами в итоге всех нас подставит под удар. И как только Брежнев ему верит? Ведь ясно же, к чему приведут реформы, если Госплан уже страдает!»

Через несколько кресел напротив него находился Виктор Гришин, давний член Политбюро и первый секретарь Московского горкома. Он выглядел подчеркнуто расслабленным, даже лениво перелистывал какие-то страницы, однако в голове его крутилось: «Главное, чтобы Романов первым начал. Если он сумеет задать тон критике, то я подхвачу, не дам Машерову уйти от ответа. Но сам сходу на рожон не полезу…»

Сам Романов, словно почувствовав мой взгляд, чуть приподнял голову и взглянул мне прямо в глаза. Разумеется, он помнил наш разговор, но и сдаваться без боя не собирался. Слишком крепкий стержень имел этот человек, чтобы испугаться и отступить так просто, после первого же предупреждения. Сейчас он думал:

«Никаких подковерных интриг, Романов слово держит. Но раз так, то давайте начистоту. Скажу все в лицо, как думаю. Я ведь двумя руками за инновации, но не за такие же! Брежневу нужно показать, куда он тащит страну, доверившись этим авантюристам. Не остановим сейчас, потом уже не сможем…»

Наконец, я перевел взгляд на Леонида Ильича. Брежнев сидел во главе стола, но казалось, что мыслями был где-то далеко. Я не удержался и «послушал» его тоже. И действительно, Генсек, наверное, был единственным из присутствующих, кто размышлял не о предстоящем заседании, а о своей семье.

Я тихо вздохнул и оглядел зал еще раз. Остальные члены и кандидаты Политбюро, а также приглашенные гости из состава ЦК сидели в молчаливом ожидании. Даже всегда улыбчивый Шараф Рашидов выглядел серьезным и слегка ерзал на стуле. Он еще не определился, кого поддержать, и пока выжидал.

Леонид Ильич, наконец, вернулся мыслями к происходящему, оглядел всех собравшихся и произнес:

— Итак, товарищи, начинаем заседание. Слово предоставляется товарищу Романову.

Григорий Васильевич встал, поправил пиджак и с достоинством оглядел всех присутствующих за столом. Выглядел он, по сравнению с прочими членами Политбюро, очень молодо. Но это не делало его менее солидным, даже наоборот — Романов выглядел чрезвычайно импозантно. При этом в его облике не было вызова, а лишь серьезность человека, уверенного в собственной правоте. Он начал свою речь:

— Товарищи, я бы хотел прежде всего отметить, что мы не можем не видеть очевидных успехов реформ, начатых по инициативе Леонида Ильича. Магазины пополнились товарами, улучшилось снабжение, и наши граждане уже ощутили это на себе. Но вот вопрос, товарищи, какой ценой даются нам эти временные успехи?

Романов сделал паузу, взглянув на Машерова. Петр Миронович почувствовал на себе этот взгляд и машинально нахмурился. Его мысли тут же достигли меня: «Опять начинает… Хотел собственные реформы продвинуть, да не успел. Завидует теперь… Впрочем, все это предсказуемо. Хотя и слишком быстро он перешел к критике…»

Романов продолжил с нажимом:

— Да, сегодня мы имеем достаток в магазинах, но при этом темпы роста государственного сектора экономики снижаются, контроль ослабевает. Мы движемся к той черте, за которой возникает прямая угроза социалистическому устройству. Партия должна заметить опасность, пока она еще управляемая, пока мы не пошли по пути создания буржуазной прослойки, пока не родились новые миллионщики, которые не просто разбогатеют, а начнут диктовать свою волю государству. Я считаю, что эти эксперименты должны быть пересмотрены и скорректированы.

По залу прокатилась волна шепотков — одни осуждали подобные высказывания, другие соглашались и поддерживали.

— Если мы не вернем управление экономикой в руки государству, вскоре не сможем вообще ничего планировать, — продолжал Романов. — Что с того, что рынок насытился товарами народного потребления? Социализм — это не только колбаса и стиральные машины. Это прежде всего четкая, управляемая система, не допускающая анархии производства и торговли. А у нас уже появляются люди, которые считают, что государство им больше не указ.

Я услышал, как сидевший относительно недалеко от меня Мазуров скрипнул стулом, склонившись к Щербицкому, и сказал:

— Григорий Васильевич бьет по больному. Сложно будет его опровергнуть, ведь и правда кое-где перестарались уже с этими послаблениями.

Романов тем временем не сбавлял темпа:

— Товарищи, нам пора задуматься и о масштабах наших расходов. БАМ, Олимпиада… Проекты грандиозные, но их реализация требует огромных затрат. И на фоне такого напряжения экономики мы идем на рискованные эксперименты. Я призываю вас задуматься: можем ли мы позволить себе роскошь испытывать экономику на прочность, когда она и так напряжена до предела? Мы должны быть осторожнее в своих решениях, пока еще не поздно.

Он закончил свою речь и сел, на мгновение встретившись взглядом с Брежневым. Леонид Ильич не отреагировал, оставаясь внешне спокойным, но я почувствовал, как его мысли тревожно заметались, словно птицы, потревоженные внезапным шумом. Он ощутил силу слов Романова, и они его явно задели. Брежнев был обеспокоен, и эта тревога волной докатилась до меня, тоже заставив напрячься.

Как только Романов сел на место, Гришин подался вперёд и поднял руку, привлекая к себе внимание. Получив слово, говорил он сухо, отрывисто. Его голос звучал резче, чем у Романова, но каждое слово было выверено не меньше, чем у предыдущего оратора:

— Я полностью согласен с товарищем Романовым. Его тревога вполне обоснована. Сейчас мы переживаем период, который можно назвать началом «ползучей капитализации». Мы позволили себе слишком много свободы в торговле и ценообразовании, и вот уже начали появляться первые симптомы потери государственного контроля.