Причины такого поведения мне объяснил, как ни странно, Илья Романович. Мы как обычно собрались всей семьей отпраздновать Новый год. И я не смог не поделиться своими мыслями с родными, благо, что ничего секретного в этом не было.

— Не сердись и не обижайся, Сергей, — сказал Говорин. — Просто Василий Константинович видно очень честолюбив и не хотел, чтобы ты забрал себе хоть толику его славы.

— О чем это вы?

— Ну ты же не глупый парень, — усмехнулся Илья Романович. — Вот проведи он эту операцию при тебе, и что могли подумать в Ставке? Что маршал Блюхер одержал победу при помощи и содействии представителя Ставки Сергея Огнева. А без него чего-то тянул и не давал результата.

— Глупости! — мотнул я головой. — В Ставке не дураки сидят, прекрасно знают, что я дилетант в военном деле и подобную операцию провернуть не способен.

— Это так, — благожелательно улыбнулся уже изрядно принявший на грудь Говорин. — Но не забывай и другой момент. Ты — глава информбюро. А если ты сам честолюбив? Маршал-то тебя не знает. Вот захочешь ты сам его славу себе забрать — а у тебя и ресурс для этого есть! Дашь команду, и пойдет в газетах новость, что представитель Ставки Сергей Огнев — молодец. Только прибыл в войска и тут же при нем завертелась работа, смогли все же вдарить так супостату, что от того лишь пух да перья полетели!

— Что мне сейчас мешает это сделать? — мрачно спросил я, уже из чистого интереса.

— Тебя там не было, — развел руками Говорин. — И если попробуешь так поступить, то для всех это будет выглядеть, как желание подмазаться к чужой славе.

Может, Илья Романович и прав. Во всяком случае, его версия поведения Блюхера звучит логично. Но от этого не менее неприятно лично для меня. Я бы не стал так поступать, как говорит Говорин. Мы оба это знаем. А Василий Константинович решил, что я на такое способен. И от этого… горько. Остается или смириться с таким поведением Блюхера, но тогда не факт, что я смогу найти на его участке фронта хоть что-то, что можно улучшить или наоборот — скопировать удачные решения и тактики для других фронтов. Или же попробовать объясниться с маршалом. С такими мрачными мыслями я и встретил новый 1938 год.

Глава 7

Январь — февраль 1938 года

Вильгельм Франц Канарис крутил в руках ручку, смотря сквозь только что принесенный конверт, и пытался понять, радует ли он его или нет. С одной стороны — задание рейхсканцлера выполнено. Тайное соглашение с Финляндией подписано и уже в этом месяце она вступит в войну, броском дойдя до Святого Петра, как мысленно называл русский Ленинград Вильгельм. Взять город вряд ли получится, но вот отрезать его от остальной страны и приковать к его освобождению и внимание и силы красных — эта задача без всякого сомнения будет достигнута. И вроде хорошо, коммунисты отвлекутся от ударов по Рейху, которые уже подрывают моральный дух солдат. Дошло до того, что в обществе начинают роптать — почему Вермахт еще не вышвырнул диких русских обратно в свою Московию, и если не хватает для этого войск, то почему не перебросить еще частей с иных направлений? Оставить пока в покое Францию, и пойти защищать свою землю. Объяснять народу, что это будет геополитическое поражение, которое может перерасти в стратегическое, никто не собирался.

Сам же Вильгельм наблюдал, как разрастается война, втягивая в себя все новые и новые страны. Как все очевиднее становится, что передышка от прошлой войны завершилась, и начался новый передел мира. И что самое главное — он наблюдал за рейхсканцлером, его поведением, и все отчетливее осознавал, что не желает видеть столь одиозного, в чем-то даже фанатичного, человека на месте главы государства. Гитлера можно просчитать, но вот договориться с ним — крайне тяжело. И чем больше силы и популярности он набирает, тем сложнее становится донести до него, что некоторые поступки могут быть ошибочными или преждевременными. Как вот это нападение на Францию, ставшее камешком, сорвавшим лавину. Ну что стоило ему подождать еще пару лет? Ведь говорили ему, и не только сам Вильгельм, что страна не готова к войне. Но вспыхнувшая война в Испании и открытая помощь не только русских, но и гальских «петушков» стала для Гитлера как красная тряпка для быка. А успех с включением Австрии в состав Третьего Рейха и вовсе отбил последнюю осторожность у рейхсканцлера. А сейчас, пусть это и не видно пока для простых немцев, но страна сражается на грани своих возможностей. Уже идет перестройка экономики на военные рельсы, что в новом 1938 году почувствует каждый гражданин на себе — в удорожании товаров народного потребления, снижения темпа строительства новых домов, повышения уровня платы за коммунальные услуги. Да и в других тысячах мелочей быта, за которые Гитлера и полюбили герры и фрау по всему Рейху. И это еще не объявлялась мобилизация. Точнее, официально не объявлялась, а так-то набор в армию идет давно и темпы лишь увеличиваются.

Помотав головой, Вильгельм пока отбросил мрачные мысли в сторону. Может, рейхсканцлер и одиозен, но одного у него не отнять — он желает величия Германии и процветания германскому народу. Пока его действия не наносят непоправимый вред стране, Канарис и дальше продолжит честно выполнять все приказы. Но и «подстелить соломки» все же стоит, и поискать среди политиков достойную замену для Гитлера, если же он совсем потеряет все «тормоза». А такое опытный в определении человеческой психологии Канарис вовсе не исключал.

* * *

Год начался с экстренного совещания Ставки. Сталин собрал нас против обыкновения не у себя в кабинете, а в здании наркомата обороны. Кроме членов ставки и представителей присутствовали еще и нарком иностранных дел Литвинов, и заместитель секретаря Ленинградского горкома — Баженов. Центральной темой было неожиданное «новогоднее» нападение финской армии на Ленинград. От границы с Финляндией до города было всего чуть больше тридцати километров. Даже артиллерия спокойно добивает, а уж про способность достать город бомбардировщиками я и вовсе молчу. Проблема это была старая и, как я понял, если бы не события в Европе, СССР сосредоточился бы как раз на ее решении. Не исключая и силового способа. О чем тут же всем напомнил Климент Ефремович.

— Я давно говорил — надо