— Это прекрасно, — заявил его величество. — Пан Станислав, поражения понесённые от московского князя не притупили вашего полководческого таланта. И теперь, с опорой на пехоту, которой вы обыкновенно пренебрегали, мы сможем победить.

Сигизмунд только что в ладоши не захлопал, как довольный ребёнок. Даже Ходкевич признал, что предложение Жолкевского весьма разумно. Вот только, если им удастся завтра хорошенько побить мятежников, именно бывший гетман станет героем, и тогда вожделенная булава уж точно попадёт ему за кушак. А это Ходкевичу было не на руку. И всё же, даже если и хотелось ему помешать Жолкевскому, он не стал бы этого делать, ведь вышло бы это во вред Речи Посполитой, а она и без того висела на волоске. Ведь здесь, под стенами столицы, решалась её судьба. Ходкевичу, пускай и был он по рождению литвином и в королевском стане оказался скорее из давней вражды и тяжбы за наследство с родным братом, вовсе не хотелось прослыть Иудой, предавшим Речь Посполитую, как Христа в Гефсиманском саду, бросив её на поругание московитскому Ироду. Но и оставлять личные интересы ради общих он тоже желанием не горел. Ведь он отринул всё, что у него было и жил теперь только службой королю. Все поместья его остались в Литве, и наверняка там хозяйничают теперь подстаросты и экономы Яна Кароля, вероломного брата его. Поэтому, чтобы продолжать жизнь вельможного пана, да и просто именоваться магнатом, нужно получить заслуженную долю наград от его величества. И лучшей среди них стала бы булава великого гетмана коронного. В борьбе за неё Александр Ходкевич готов был переступить через любого, кроме самого короля, а уж через Жолкевского так и подавно.

* * *

Когда следующим утром враг не вывел солдат за валы, я понял, что осада Варшавы может сильно затянуться. Более того, в промежутках между валами, в тылу, однако отлично различимые в линзы зрительной трубы, видны были фигуры всадников. И это мне совсем не нравилось, пускай на ночном военном совете я и высказывался за то, что не стоит идти на решающий штурм, покуда враг эту самую кавалерию в поле не выведет. На что мне первым делом и указал курфюрст, разглядевший кавалеристов.

— Как вы хотели, брат мой, — заявил он, — враг вывел в поле кавалерию. Значит, пора штурмовать Варшаву всерьёз.

— Но он не вывел в поле пехоту, — покачал головой я, — и кавалерия стоит позади валов. С первого же приступа, даже если кинем в бой штурмовую дивизию, валы нам не взять, а как только пехота отступит, враг тут же бросит против неё кавалерию. А вы, дорогой брат мой, отлично знаете, что может натворить польская кавалерия против отступающей пехоты. Тем более отступающей от валов, без обыкновенного порядка. Выбранцов просто порубят и рассеют всех, да и наёмникам придётся туго.

— У нас и своя кавалерия есть, — решительно заявил курфюрст.

— И сцепится она с вражеской прямо посреди отступающих пехотных хоругвей, — напомнил я. — А этого допустить никак нельзя, вы же не хуже моего это понимаете.

— Тогда что вы предлагаете? — понурился курфюрст. — Нельзя же ничего не делать вовсе, ограничившись только обстрелом из пушек.

Как только мы увидели, что враг не стал выходить в поле, наши орудия тут же открыли ураганный огонь по валам и шанцам, опоясывающим Варшаву, да и стенам теперь доставалось на орехи. Тяжёлые орудия, привезённые курфюрстом, швыряли громадные ядра свои, от которых валы осыпались, а крепкие стены Варшавы дрожали после каждого удачного попадания. Конечно, на скорый результат рассчитывать не приходилось, да и попадания удачные были довольно редки. Даже опытные артиллеристы, служившие курфюрсту, не могли сотворить чудес с пушками конца прошлого столетия. Будь у меня в распоряжении большой государев наряд, мы бы смогли нанести Варшаве куда более серьёзный урон, однако о таких пушках я сейчас мог только мечтать.

— Одной орудийной пальбой город не взять, — признал я, — поэтому нужно ускорить рытьё траншей. Раз враг не желает идти к нам — мы сами придём к нему, только торопиться со штурмом не станем. Некоторым запасом времени мы всё же располагаем.

Тем более, что за ночь, прошедшую в кровавых схватках за холм, враг так и не сумел взять его. Липки резались жестоко и продавали свои жизни втридорога, настолько, что под утро штурмы прекратились. Как только всё на холме успокоилось, я вернул окровавленных, истощённых бесконечными ночными драками татар обратно в стан, а на холм отправил отдохнувших шотландцев Каннингема, укрепив их соотечественниками из полка Якоба Рамсея, служившего Острожскому. Вчера они не понесли серьёзных потерь в сражении, были вполне бодры и готовы помочь таким же детям гор, как солдаты Каннингема.

Курфюрст согласился со мной, решив, что штурм вполне можно и отложить. Не сегодня, так завтра отправить солдат в решающий бой. Я отправил гонцов в выбранецкие хоругви и за челядью, что всегда в великом множестве обретается при каждом войске. Тем более таком большом как наше. Они взялись за заступы и лопаты, спустились в траншеи, которые подводили к вражеским валам до прибытия курфюрста с подкреплением, и принялись за работу. Солнце не подобралось к зениту, когда траншеи начали удлиняться и словно сами собой поползли к вражеским валам.

* * *

Теперь, когда по стенам и башням регулярно попадали ядра из тяжёлых пушек, обстреливавших столицу, его величество, конечно, уже не мог сам наблюдать за битвой. Он проводил время в своём кабинете, обсуждая военные дела с Ходкевичем, Жолкевским и прочими высшими сановниками. Им приходилось довольствоваться докладами гонцов, присылаемых с валов, опоясавших Варшаву вторым кольцом укреплений. Те прибывали достаточно часто, чтобы в малом тронном зале, заменявшем королю кабинет, все знали о том, что творится на поле боя.

Вот только боя-то как такового и не было почти. Враг тянул к валам траншеи да обстреливал город изо всех орудий. В ответ по нему лупили коронные пушкари, отвечавшие на каждое ядро, пущенное в сторону Варшавы, двумя-тремя своими. Благо пороху и самих ядер было в достатке. Кроме траншей, конечно же, рыли и мины — хитрые ловушки для противника. Однако пока ни одной стороне не удалось достигнуть в подземной войне хоть каких-то заметных успехов. Друг друга перехватывали слишком рано и насмерть резались в кромешной тьме узких лазов, где врага можно опознать разве что по запаху. Самая же жестокая схватка шла за проклятый холм на левом фланге, который попеременно