Шли молча. Наши шаги гулко звучали в тишине плаца. Наташа не смотрела на меня, не пыталась заговорить. Её взгляд был устремлён в тёмный асфальт перед ногами. Она шла, ссутулившись, какая-то… потухшая. Весь её боевой, вызывающий задор испарился, оставив только усталость и какую-то внутреннюю опустошённость. Это было непривычно и даже тревожно.

Санчасть встретила нас ярким, почти слепящим светом и резким запахом лекарств. Дежурная медсестра, пожилая женщина с добрым лицом и в безукоризненно накрахмаленном халате, подняла глаза от журнала. Увидев Наташу, она оживилась:

— Наташенька? Что случилось?

Но тут её взгляд скользнул по мне, по моим окровавленным брюкам, прошёл по моему лицу. Она нахмурилась.

— Здравствуйте, Марья Петровна, — заговорила, наконец, Наташа. — Курсант Громов Сергей. Травма колена в следствии ДТП в городе. Нужен осмотр.

Она коротко кивнула мне на прощание и, не говоря больше ни слова, направилась вглубь санчасти, к комнате медперсонала. Марья Петровна проводила её взглядом, полным беспокойства, потом вздохнула и повернулась ко мне.

— Пойдём, — проговорила она со вздохом.

Мы дошли до процедурной комнаты, где Марья Петровна снова скомандовала:

— Раздевайся, курсант. Снимай брюки. Сейчас доктор посмотрит.

Через пару минут меня осматривал дежурный врач: немолодой мужчина в очках с толстыми стёклами и с аккуратной седой бородкой клинышком. Представился он майором медслужбы Козловым.

— Рассказывайте, что произошло, — проговорил он, пока я сидел на кушетке, стянув порванные брюки.

Колено распухло, покраснело, из ссадины сочилась сукровица. Наливаясь багрово-синим цветом, по центру уже красовался изрядных размеров синяк. Я коротко описал падение: как рванул, схватил Катю, как нас толкнули, как приземлился на колено. Опустил детали с машиной и Орловым — это было не к месту.

Врач кивнул, внимательно осматривая травму. Его пальцы, прохладные и уверенные, аккуратно ощупали сустав, надавили вокруг ссадины, проверили подвижность: сгибание, разгибание, вращение. Я стиснул зубы, когда он нажал на особенно болезненное место сбоку от коленной чашечки.

— Гематома значительная, — констатировал Козлов. — Ссадина глубокая, загрязнена. Сам сустав… — Он ещё раз повращал мою ногу, заставив меня втянуть воздух. — Целостность связок, судя по подвижности, не нарушена. Кости целы. Но ушиб мягких тканей и надкостницы серьёзный. Возможно, микротрещина, но без рентгена не скажу точно.

Он поднял на меня взгляд.

— Не критично. Но крайне неприятно. Напрягать ногу нельзя. Необходим полный покой. Никаких нагрузок минимум… неделю.

Я покачал головой:

— Нет, товарищ майор. Полный покой никак нельзя. Четырнадцатого марта у меня соревнования в училище. Я должен участвовать. Не могу я на неделю выйти из строя.

Козлов устало вздохнул, снял очки и протёр перемычку носа. Он смотрел на меня не сердито, а скорее с сочувствием и пониманием. Как на смышлёного, но упрямого ребёнка.

— Курсант Громов, — проговорил он неторопливо, подбирая слова. — Вы можете, конечно, проигнорировать мои слова. Можете побежать на эти соревнования. Вы же боец, выносливый, вам море по колено. — В его голосе прозвучала не то насмешка, не то горькая констатация факта. Или и то и другое. — Но есть риск, причём очень высокий, что эта, как вы считаете, «пустяковая» травма… — он указал на моё распухшее колено, — перерастёт во что-то гораздо более серьёзное. Воспаление надкостницы, например. Или разрыв микроволокон связок, которые и так повреждены. Синовит. А там и до хронической проблемы недалеко. И тогда… — Он не стал договаривать, просто снова надел очки.

Его взгляд был красноречивее любых слов. Тогда — прощай лётная карьера. Или как минимум длительный перерыв в ней с непредсказуемыми последствиями.

Он встал, подошёл к шкафу с медикаментами.

— Марья Петровна, обработайте ссадину, наложите асептическую повязку. И дайте ему холодный компресс минут на пятнадцать, — скомандовал доктор, а затем снова повернулся ко мне: — Рентген сделаем завтра утром. А пока можете идти в казарму. И ради вашего же блага держите ногу в покое. Это не просьба, курсант. Это рекомендация врача, которую я настоятельно советую выполнить. Решение за вами, но и ответственность тоже.

Марья Петровна принялась за дело: ловко и без лишней болтовни промыла ссадину перекисью водорода, вызвав шипение и пощипывание, затем смазала йодом по краям, наложила стерильную салфетку и закрепила её бинтом. Потом принесла пузырь со льдом, обёрнутый полотенцем. Я приложил холод к колену, почувствовав мгновенное, но недолгое облегчение.

Сидя на кушетке с ледяным компрессом на колене, я смотрел на забинтованную ногу.

«Приплыли, блин, — подумал я. — И правда, с днём рождения тебя, Громов! Лучшего подарка и не придумаешь».

Орлов в больнице с переломами и сотрясением. Я сижу в санчасти с перспективой провалить важнейшие соревнования в училище или угробить колено. А где-то там во тьме притаился неведомый враг, который едва не угробил нас и теперь наверняка готовится к следующему шагу.

Я перевёл взгляд на темнеющий прямоугольник окна. Злость и негодование отступили, в голове появилась привычная ясность мысли, стоило только мне принять окончательное решение.

Глава 6

Воздух казался хрустальным и колючим — утро четырнадцатого марта выдалось не по-весеннему холодным. Каждый шаг по подмёрзшей земле отдавался набатом в колене, несмотря на плотно затянутый эластичный бинт и жгучую прохладу анестетика, втёртого в кожу перед выходом.

Едва заметно хромая, я шёл к месту старта. Боль превратилась в фон. Назойливый, но терпимый. Как шум в ушах после громкого хлопка. Главное — она не мешала мне двигаться.

Однако мысли мои сейчас были далеки от предстоящего забега. Они вязли, как в болоте, в воспоминаниях о вчерашнем визите на Ангарскую. Я исполнил обещание самому себе и навестил Орлова в больнице.

Его лицо, бледное, но живое, всплыло перед глазами. И тут же следом в голове зазвучал его голос. Тихий, хриплый шёпот, едва пробивающийся сквозь хрипы боли и лекарственную муть: «Грачёв… Михаил Валерьянович…» Это было первое, что он выдохнул, как только медсестра закрыла за собой дверь палаты.

Дальше он принялся рассказывать, и с каждым его словом я сжимал челюсть всё сильней. Говорил лейтенант коротко, отрывисто, сбиваясь, но каждое слово врезалось в моё сознание как нож.

Давление. Шантаж. Угрозы. Не ему, а Ольге и их маленькой дочке.

— Убеди Громова уйти… или дискредитируй его… Иначе… — Орлов не договорил, но страх в его глазах был красноречивее любых слов.

Он пытался тянуть время, пытался