Ранее я никогда бы не почувствовал угрызений совести, но когда сидишь в полном одиночестве в сырой камере в самом сердце Лондона – в крепости Тауэр – и ждешь, когда наконец тебя выведут на Тауэр-Грин – лужайку, где обычно казнили узников… Тут есть над чем задуматься. И я вспоминал всю свою судьбу – взятие обоих фортов на перешейке Шиньекто, строительство Кобекидской крепости, а потом, увы, и сам плен.

Да, я тогда поверил информации, полученной от Пишона, моего агента, которого, как я потом понял, перевербовали русские, и совершил несколько ошибок, впоследствии оказавшихся для меня роковыми. Но русские полностью сдержали слово и не казнили меня, хотя я бы на их месте поступил именно так. Более того, мне предложили свободу с условием, что я никогда больше не буду воевать ни против русских, ни против французов, и что я передам письмо от новоявленных властей Русской Америки его величеству Божьей милостью королю Георгу II. Естественно, я с радостью согласился.

Сказать честно, я и не собирался выполнять первую часть моего обещания, зато не увидел ничего плохого в том, чтобы передать письмо. Скорее всего, подумал я, там содержится предложение о заключении вполне достойного для нас мира. Я не сомневался, что его величество или премьер-министр, либо хотя бы государственный секретарь Северного департамента захочет выслушать мои соображения, и я дам им понять, что я не считаю подобное предложение реалистичным. Но к кампании по выдворению русских и французов из бывшей Акадии следует подготовиться как следует. Ибо господа в Лондоне до сих пор не поняли, насколько опасна ситуация, сложившаяся в наших заморских владениях.

Сразу после Нового года меня под конвоем отвезли в Луисбург и посадили на «Санчо», испанский корабль, следовавший в Виго. Почему в разгар зимы? Как оказалось, он прибыл в Луисбург еще в октябре и должен был вернуться в том же месяце. Но по пути в Новый Свет испанцы попали в шторм, и их корабль получил серьезные повреждения, которые сумели устранить только к концу года. Должен сказать, что путешествие обратно в Старый Свет оказалось на удивление спокойным – я был готов к худшему. Зато небольшой «променад» на суденышке из Виго в близлежащий Порту оказался намного более тяжелым, несмотря на то что я провел на борту менее суток. И наконец, из Порту я отправился домой на борту «Белого слона», купеческого корабля, перевозившего замечательное крепленое вино из этого португальского города, которое я любил с юности. Впрочем, пассажиров поили этим вином ежедневно, и мне оно, признаться, стало надоедать к концу вояжа. Но я был почти дома, и даже погода, которая становилась все более промозглой с приближением к берегам Англии, не могла омрачить мою радость.

В Лондоне я остановился у одного из своих сослуживцев и сразу же написал письмо его величеству, приложив полученное от русских послание. На следующий день за мной приехали двое йоменов и отвезли в Букингемский дворец. Вели они себя уважительно, и, когда я вошел в тяжелые ворота, то находился в отличном расположении духа.

Меня сразу же отвели в небольшой кабинет, где на столе стояли три пузатых бокала и бутылка все того же портвейна. Сразу после меня в помещение зашли три шотландских гвардейца в красных мундирах и медвежьих шапках. Смешно, конечно – посмотрел бы я на них, таких красивых, в Новой Шотландии, – но они все были при палашах, и я подозревал, что они ими умеют неплохо пользоваться. Именно тогда у меня закрались первые сомнения по поводу благоприятной для меня встречи на родине.

Вскоре в зал вошли его величество король Георг, а за ним Томас Пелэм-Холлс, первый герцог Ньюкасл. Когда я отбыл в Новый Свет, Ньюкасл был секретарем иностранных дел Северного сектора, но еще по дороге сюда я узнал, что его не так давно назначили премьер-министром.

– Подполковник Монктон, – произнес король с сильным немецким акцентом после того, как я отвесил ему поклон. – Рад видеть вас целым и невредимым.

У меня отлегло от сердца, и, приободрившись, я сказал:

– Ваше величество, и вы, герцог, я полагаю, что мы проиграли битву, но не войну. Вот здесь – и я протянул королю конверт с соображениями, записанными мною вчера вечером, – план того, как именно мы можем вернуть себе то, что враги именуют Акадией, а также острова, которыми противозаконно завладели эти русские. Для этого…

Король неожиданно перебил меня:

– Да, подполковник, вы-то живы и здоровы, и находитесь здесь, в Лондоне. Тогда как ваши подчиненные… Кто-то из них лежит в холодной новошотландской земле, а кто-то умирает от голода и болезней в узилищах этих русских зверей. Как так получилось, подполковник? Вам не кажется все это весьма странным?

На мои возражения, что, дескать, русские меня специально отпустили, чтобы я мог донести до его величества их послание, он лишь покачал головой и сказал:

– Возможно, что все было именно так. Но объясните, подполковник, каким образом вы потеряли форты Босежур и Гаспаро, а затем и почти всех ваших солдат у Кобекида?

Я попробовал разъяснить ситуацию, которая сложилась на тот момент, но король прервал меня и сказал, обращаясь к Пелэму-Холлсу:

– Не кажется ли вам, герцог, что мы имеем дело с государственной изменой?

– Именно так, ваше величество! – впервые за все время аудиенции подал голос премьер-министр.

Тогда король сделал знак, и трое шотландцев скрутили меня и связали мне руки.

– Полковник, посидите в Тауэре и подумайте о вашей горькой судьбе. Если вы захотите сохранить вашу презренную жизнь, то вы расскажете мне всю правду о том, что произошло на самом деле. Увести!

Шотландцы выволокли меня в коридор и отвели в небольшое помещение, где передали меня четверке людей в партикулярной одежде. Те развязали веревки на моих руках, после чего снова связали, но более надежно и умело. На глазах у меня оказалась повязка, а во рту кляп. Вскоре я очутился на деревянной скамье, причем с обеих сторон у меня сидело по человеку. Заскрипели колеса кареты, и мы куда-то поехали.

Вскоре карета остановилась, а через две минуты вновь тронулась, но очень быстро вновь застопорила ход. Меня вытолкнули, причем я упал лицом в холодную грязь. Меня подняли и развязали