Незнакомец начал говорить. Тихо, монотонно, как будто читал доклад о бобовых культурах. Он принялся хвалить Грачёва. За дело, которое «процветает». За «эффективное использование ресурсов». За «налаженные каналы поставок». Он упомянул названия некоторых материалов, которые проходили через руки Грачёва. Те самые материалы, которые никак не должны были проходить через его руки. Он назвал имена партнёров — полулегальных дельцов, о которых Грачёв был уверен, что знают только он да его покровители. Он упомянул суммы — не точные, но достаточно близкие, чтобы кровь отхлынула от лица Михаила Валерьяновича.

Чем больше говорил «серый человек», тем бледнее становился Грачёв. Крупные капли пота выступили на висках, пропитали воротничок рубашки. Он знал! Этот ничтожный на вид человек знал такое, за что можно было схлопотать не просто срок, а нечто гораздо более страшное и бесповоротное.

Прямых обвинений не было: только намёки, полутона, скользящие касания опасных тем. Но этого было более чем достаточно. Грачёв уже не сомневался, кто перед ним. Догадки превратились в ледяную уверенность. Это были они. Те самые. Не милиция, не прокуратура — высшая, невидимая инстанция, чьё внимание означало конец всему. Его покровители либо не предупредили, либо… не смогли. Мысль о втором варианте заставила похолодеть ещё сильнее.

— … и, конечно, — продолжал незнакомец, словно не замечая состояния собеседника, — ваша деятельность, Михаил Валерьянович, несомненно, вносит… вклад. Но страна, как вы понимаете, большая. И ей нужны не только ресурсы сегодня, но и кадры завтра. Молодые, талантливые, перспективные. Будущие инженеры, конструкторы, учёные, лётчики. Их нужно беречь, как зеницу ока. Расточительно терять такие дарования, согласны?

Грачёв тупо смотрел на него. Где логика? Откуда прыжок от его «эффективного использования ресурсов» к каким-то кадрам? Его мозг, затуманенный страхом, лихорадочно пытался найти связь. Он кивнул, чисто механически, лишь бы не молчать:

— Согласен… Конечно. Стране нужны молодые и талантливые.

— Вот, — незнакомец поднял указательный палец вверх, жест был внезапным и резким.

Он достал ещё одну папиросу, закурил, выпустил струйку дыма в сторону.

— Вот именно. Позвольте рассказать вам одну… поучительную историю. Совсем недавняя. Был один молодой человек. Студент. Технический вуз. Говорят, очень способный. Лучший в группе. Уже было решено, что после защиты его возьмут в одно перспективное ОКБ. Очень нужное оборонке, между прочим. Ждала его там интересная работа. А был у этого студента… ну, скажем так, недруг. Неуравновешенный тип, которому всё время казалось, что студент глаз на его жену положил. Как-то раз он сильно выпил, и ревность его разобрала окончательно. Он устроил этому студенту… воспитательную беседу. С применением кулаков. И не только кулаков. Парню голову изрядно потрепали. Очень изрядно.

Незнакомец сделал паузу, давая словам впитаться. Грачёв сидел, как парализованный и слушал.

— В итоге, — продолжал незнакомец, — ревнивец, понятное дело, отправился в места не столь отдалённые. Надолго. А студент… — незнакомец покачал головой с искренним, казалось, сожалением. — Медики говорят, последствия тяжёлые. Инвалидность. О работе в ОКБ, о конструкторских прорывах речи больше нет. Страна потеряла перспективного специалиста. Возможно, именно он придумал бы нечто важное. Прорывное. Для обороноспособности страны. Для прогресса. Понимаете меня, Михаил Валерьянович?

Михаил Валерьянович был неглупым человеком, и, конечно же, он понял, куда дует ветер. Кажется, он всё-таки вышел за те самые «рамки», о которых говорили покровители. Вот только…

Ему стало душно. Он потянул за узел галстука, ослабив его, чувствуя, как воротник впивается в шею. Воздуха не хватало.

— Понимаю, — прохрипел он, голос чужим эхом отдавался в ушах. — Величайшая трагедия… и потеря для страны. Непоправимая.

Незнакомец задумчиво покивал. Казалось, он ждал именно этих слов.

— Да… — протянул он. Потом посмотрел на дешёвые часы с помутневшим стеклом на худом запястье. — Что ж, мне пора. Дела.

Он встал так же бесшумно, как и сел. Надел свою серую, помятую шляпу. Взгляд его глаз в последний раз скользнул по лицу Грачёва, вымотанному, покрытому испариной.

— Здоровья вам крепкого, Михаил Валерьянович, выглядите неважно, — произнёс он серьёзно, без тени иронии. И, развернувшись, растворился в полумраке ресторана так же быстро и незаметно, как появился.

Грачёв сидел неподвижно секунду, две, три. Потом он швырнул на стол салфетку, которую всё это время бессознательно комкал в потной руке. Вскочил так резко, что стул грохнулся на пол. Не обращая внимания на удивлённые взгляды с соседних столиков, он быстрым, почти бегущим шагом направился вглубь зала, к дверям, ведущим в служебные помещения. К администрации. К телефону.

«Чёртов юный лётчик! Талантливая молодёжь! — Яростно билась мысль в его голове, отгоняя остатки страха, замещая его злостью и паникой. Хоть бы успеть!»

Он по инерции улыбался направо и налево, кивая знакомым лицам — директору завода, чиновнику из администрации города, — но его глаза были пусты, а улыбка казалась теперь оскалом.

Он пронёсся мимо, не слыша приветствий персонала. Его мир, только что такой прочный и сытый, готов был треснуть по швам. Телефон. Нужен был телефон немедленно.

Каждая секунда промедления могла стоить слишком дорого. Он уже видел перед собой не уютный ресторан, а серые стены кабинета с тем же бесцветным взглядом напротив.

* * *

Драматический театр имени Максима Горького.

Оставшиеся второй акт «Трёхгрошовой оперы» прошёл для меня словно в тумане. Всё отступило на второй план перед лицом тревожного предупреждения. Виной всему был Пётр Игоревич — тот самый молодой лейтенант, бросивший мне вызов на аэродроме и проигравший.

Я встретился с ним в буфете во время антракта. Только на этот раз от его прежней нагловатой самоуверенности не осталось и следа. Напротив, он был весьма дружелюбен и охотно шёл на диалог.

Он первым подошёл ко мне, представившись. Пока мы беседовали, он рассказал, что перевёлся в Качинское недавно, из другого города. Рядом с ним была миловидная женщина с добрыми глазами — его супруга Ольга.

Мы поговорили несколько минут о театре, о Брехте, о всяких незначительных мелочах, которые обсуждают во время светской беседы. Лейтенант держался вежливо, но я чувствовал его настороженность, как будто он что-то хотел сказать, но не решался.

Под конец антракта в буфет пришла Катя. Её щёки горели лёгким румянцем, да и сама она показалась мне слегка взвинченной. Я сделал зарубку в памяти, что нужно бы расспросить её, что произошло, пока она ходила в уборную.

Когда звонки возвестили об окончании антракта, мы двинулись обратно в зал. У самых дверей, в последний момент, Орлов наклонился