– Вот только имена и помню некоторые, фамилий уже точно не помню. Был Саша из Барановичей, он еще потом ко мне сюда в Брест приезжал, он оканчивал наш институт иностранных языков в Минске. Он был недолго. Всего у меня три переводчика сменилось. Второй переводчик был, по-моему, из Пятигорска… или из Минеральных Вод, капитан, тоже Саша. Третий переводчик приехал из Москвы, со второго или третьего курса Военного института, как на стажировку, я тогда уже уезжал. Помню, что отец этого третьего переводчика был полковник, завгар Министерства обороны. Пономарев, лейтенант Пономарев.

Оплата у нас была в инвалюте – был так называемый инвалютный рубль, как единица перерасчета: 70 рублей – 100 долларов. Моя зарплата была, если считать по инвалютным рублям и перевести в доллары, около 820-830 долларов. Главный военный советник получал 1200-1300 долларов, в месяц, конечно.

Помню, что меня поразила ангольская денежная единица – кванза, по названию их главной реки – Кванза. Когда были проблемы с питанием – ничего свежего не было, консервы, а от этого ведь и волосы выпадают, и зубы шатаются, – мы пытались ездить в Лубанго и Намиб, то есть Мосамедеш, тогда он так назывался, за продуктами. Летали самолетом, причем через Менонге и Луанду, напрямик не летали. Там закупали рыбу, овощи, фрукты. Скидывались на это дело, и я с переводчиком летал. Закупали это все только на кванзы.

Очень интересно, как можно было получить эти кванзы: нам могли давать их за доллары, но курс был очень интересный, скорее грабительский. Поэтому, не скрою, мы всячески пытались что-то обменять, или даже продать из вещей, чтобы получить, таким образом, кванзу, но не менять доллары. Многие, конечно, такие были жмоты, что отказывали себе во всем, даже самом необходимом.

Снабжение было такое: пароход приходит, и если на рынке что-то появилось свежее – значит, с этого парохода. Воровали там по страшному! Смотришь с самолета на Луанду, или на другой какой город, когда самолет идет на посадку, и видишь: везде свалки, какие-то пакеты, банки, и такие же стихийные рынки. Своего продовольствия у них было очень мало, там, где я находился, только какие-то зерновые выращивали.

Вот Лубанго – это исключение, это «город вечной весны», как его называли. Там даже вермахт в годы войны строил санатории для своих офицеров, я был в этом санатории: там жили наши зенитчики. Прекрасное курортное место. Чудесный город, умеренный климат, высота примерно под тысячу метров над уровнем моря, и круглый год все растет. И прекрасно растет. И цитрусовые, и злаки, и нашей полосы культуры, и лук, и чеснок, и груши, и яблоки в изобилии. На полях – и перцы, и дыни, и арбузы. Они кооперативы сельскохозяйственные создавали. Мы приезжали туда за покупками. Я ездил за рыбой на машине – в Лубанго тоже была наша миссия, советник там был полковник Шишкин, мы были знакомы еще по Германии, вместе там служили. И этот Шишкин давал нам машину, прапорщика, мы с переводчиком садились и ехали закупаться для своих. С этими покупками добирались в Мосамедеш, загружались там в самолет – и в Менонге. Нам все из округа собирали эту кванзу, и мы на всех привозили продукты.

На базах – Шишкин договаривался – могли мы брать и какое-то спиртное, и консервы. Я имею в виду базы в округе Лубанго. Там вообще в городе был и аэропорт большой, и школы, которые готовили специалистов, и там постоянно находился лидер СВАПО из Намибии, Нуйома[247], такой бородатый. Я его видел несколько раз. Познакомиться не довелось, но в самолете несколько раз вместе летали.

Что меня тогда поразило: в таком сельскохозяйственном кооперативе действительно можно было вырастить все. Небольшие фермы, или как их еще назвать. Там работали португалы, которые остались в Анголе: не все ведь уехали, убежали. И вот там – у нас такого не было тогда, да и сейчас нет: когда сады цветут, особенно цитрусовые, ночью на больших столбах работает освещение, чтобы пчелы и прочие насекомые летали, чтобы опыление продолжалось. У нас ведь не было такого! Прямо на весь огромный сад, стоят линии, и специальное освещение, ночью едешь – видно. Очень продуманная техника.

Цены были самые своеобразные: все овощи, фрукты, что мы покупали – в пределах 70 кванз за килограмм. Рыба – тоже 70-80 кванз. Картошка – 300 кванз за килограмм. А одеколон – тысячу кванз, что ли. Сразу видно, что было редкостью, что ценилось дороже. Еще для сравнения могу сказать, что перепад в зарплате между офицерами и рядовыми – в два-три раза, не более. У нас это десятки, а то и сотни раз. А там: командир бригады получал 18 тысяч кванз, а солдат – 7-8 тысяч. Офицер младший – 10-12 тысяч. Но учитывая тамошнее снабжение, когда бутылка виски стоила 22 тысячи – на базе три тысячи, а на рынке 22, можно оценить, что это были за деньги. Мешок сахара стоил 95 тысяч кванз. Это тоже на черном рынке. В Лубанго можно было взять на базе, там снабжение было хоть какое, но и то только с разрешения командующего округом! Мы писали ему списки, что нам нужно, он нам почти все вычеркивал (смеется). Переводчик, который со мной работал, не из моей бригады, из другой – он знал этого командующего лично, мы вместе приезжали в Лубанго, делали несколько ходок, пока в обстрелах и бомбежках было затишье. Хотя все эти наши вояжи были опаснее, чем нахождение под обстрелом, в окопе, потому что самолеты сбивались, и очень часто. Еще до моей командировки поехал в Анголу советник из нашего полка – 150-го мотострелкового – зампотыл Миша Жерносек[248], погиб там же, в Куито-Куанавале, на том же аэродроме, с которого я потом взлетал. Он буквально месяц там пробыл и погиб, самолет взлетал – и его сбили.

Когда мы там были, тоже были интересные нюансы. Кубинцы, когда вылетали в свою зону из Менонге, они, учитывая, что может быть какая-то утечка информации, меняли курс или пускали вертолеты прямо над дорогой на предельно малой высоте, на бреющем полете, что называется, что по бокам были деревья видны. Чтобы его «стингером» не достали.

При подходе к шане, к открытой местности, обстрел этой местности с вертолета велся в любом случае, независимо от того, заметили кого-то или нет: при подходе работали носовые пулеметы, потом, на выходе, бортовые. Я сразу, когда мы в первый раз летели с нашим экипажем, советским, заметил: летим низко, иллюминаторы открыты, и как только начали работать пулеметы – в салоне сразу появился запах пороховой гари. Мы еще подумали, кто летел в первый раз,