Андрей Иванов – литературный наследник Генри Миллера
Американская проза XX века испытала огромное влияние русской классики и во многом была ею сформирована. Достаточно вспомнить, какую роль сыграл Тургенев в становлении Генри Джеймса, Чехов – Эрнеста Хемингуэя, а Достоевский – в становлении Драйзера, Фицджеральда и Фолкнера. Американский прозаик Генри Миллер (1891–1980), автор романов «Тропик Рака», «Тропик Козерога» и других, не был в этом смысле исключением. Русская литература и русская мысль рубежа XIX–XX веков сыграла важную роль в его развитии, как интеллектуальном, так и художественном. Еще в молодости, по его собственному признанию, он пережил невероятное увлечение Достоевским. С годами оно нисколько не ослабевало, а лишь усиливалось[585]. Миллер также испытал влияние русской философской мысли. В молодости он штудировал бунтарские книги Бакунина и Кропоткина, знаменитых теоретиков и практиков русского анархизма, впоследствии цитировал их[586], пересказывал их идеи[587]. Кроме того, известно, что он читал Гоголя, Шестова, Бердяева.
Однако, несмотря на серьезную «пропитанность» Россией, сам Миллер не оказал сколь-либо значительного влияния на русскую прозу XX и XXI веков. В СССР до перестройки его тексты находились под негласным запретом – как эротические и, следовательно, вредные для советского читателя. Они не переводились на русский язык и в филологических исследованиях упоминались крайне редко[588]. Миллер фактически существовал вне советского культурного контекста. Его читали и обсуждали главным образом эмигранты третьей волны. Из значительных персонажей русской эмигрантской литературы им вдохновлялся Эдуард Лимонов. «Это я, Эдичка», «Укрощение тигра в Париже», как отмечают исследователи[589], своей структурной неупорядоченностью, анархически спонтанной организацией нарратива, взрывом формы, а не ее поиском, прославлением тела отчетливо перекликаются с романами «парижской трилогии» Миллера. В 2003 году Э. Лимонов пишет о Миллере эссе и включает его в свою книгу «Священные монстры»[590].
С началом перестройки первые же переводы Генри Миллера на русский язык сразу делают его в новой России автором культовым. Переводятся не только его центральные произведения, но и книги эссе, очерков, а также малая проза, редко издаваемая даже в США, – например, сборник «Замри, как колибри»[591]. Однако при всем интересе к персоне и текстам Миллера, он, как и раньше, воспринимается в России как развлекательный эротический автор. Давние цензурные запреты и активная борьба с ними европейских деятелей культуры по-прежнему формируют его репутацию. Ее укрепляет и книжный рынок, преподносящий Миллера читателям исключительно как автора «альковной», полузапретной прозы.
Вместе с тем Миллер – фигура крайне важная, занимающая значительное место не только в американской, но и в мировой литературе. Он соединяет ряд американских и европейских традиций. В рамках традиций США он, как отмечают исследователи[592] и мемуаристы[593], продолжает линию Р. У. Эмерсона, Г. Торо, У. Уитмена, связанную с представлением о человеке как о существе спонтанном, исполненном «доверия к себе» (знаменитая формулировка Эмерсона), попирающем общественные стереотипы, логику и здравый смысл, стремящемся быть причастным глубинным силам, наполняющим жизненные формы. Литература для Миллера, как и для его американских предшественников, не самоцель, не игра, а средство внутреннего развития, способ достижения полноты жизни[594]. Одновременно с этим Миллер увлекается достижениями европейского модернизма и авангарда, усваивая[595] и оспаривая[596] уроки Гамсуна, Пруста, Лоуренса, Джойса, Элиота, а также Блэза Сандрара и французских сюрреалистов[597].
В современной русской прозе последних двух десятилетий преобладают, как мы знаем, совершенно иные тенденции. Игра с традициями (в традиции) классической русской прозы, сведение мира и жизни к игре знаков (В. Пелевин, Вл. Сорокин), к обнаженным «трехмерным» метафорам (С. Ануфриев, П. Пепперштейн), все, что наблюдалось в постмодернистской литературе 1990-х и начала «нулевых», и даже пришедший на смену этим тенденциям, отмеченный критикой[598] резкий поворот к реализму, бытописательству (Д. Новиков, А. Рубанов, З. Прилепин, С. Шаргунов, Р. Сенчин, Г. Садулаев), а также мода на социальные утопии (С. Доренко, С. Минаев, О. Славникова, А. Старобинец), которую справедливо обнаруживает А. Д. Степанов[599], почти никак не перекликаются с идеологическими установками и художественными усилиями Генри Миллера. И хотя многие современные авторы тяготеют к автобиографизму (З. Прилепин, С. Шаргунов, В. Айрапетян, А. Снегирев, М. Басыров, Е. Алехин), к разрушению романной и новеллистической формы, к спонтанности, влияние Миллера и стоящей за ним традиции здесь сказывается очень косвенно. Перечисленные литераторы скорее увлечены открытиями его ученика Э. Лимонова.
Однако традиция, в которой Миллер занимает важное место, неожиданным образом оказывается поддержана русскоязычным прозаиком, живущим не в России, а в стране ближнего зарубежья, в Эстонии, – Андреем Ивановым (р. 1971). Он – автор романов «Путешествие Ханумана на Лолланд», «Бизар», «Зола», «Харбинские мотыльки», «Исповедь лунатика», лауреат нескольких престижных литературных премий («Русская премия», премия эстонского фонда «Капитал культуры», премия имени Марка Алданова, премия «Новая словесность», премия журнала «Звезда»). Его тексты изучены крайне слабо, однако на сегодняшний день существует некоторое количество рецензий[600] и научных статей[601], знакомящих с его творчеством. В ряде из них отмечается влияние американской традиции на его творчество.
В самом деле, творчество Миллера и Иванова легко сопоставимо. И тот и другой создали «европейские трилогии»: Миллер назвал свою трилогию «парижской», Андрей Иванов – «скандинавской». Оба живописуют жизнь маргиналов, людей социальной обочины, иногда – представителей богемы. Их персонажи травмированы культурой, анархически спонтанны, охвачены волнами мирового безумия.
Сходства заметны и на уровне поэтики. Оба тяготеют к внешней бесструктурности, являя сюжетную реальность как нерасчленимый поток событий, ощущений и философско-эстетических рассуждений. И Миллер, и Иванов эксплуатируют традиции таких жанров, как анекдот и плутовской роман. Любопытно, что тексты Миллера и Иванова оказались под пристальным вниманием цензуры. Романы Миллера на его родине были запрещены вплоть до 1961 года[602]. Проза Андрея Иванова официальным запретам не подвергалась, однако датские издательства отказались переводить и печатать книгу, мотивируя свой отказ тем, что русский писатель изображает нелегалов, живущих в Дании, в неприглядном свете.
Можно отметить и некоторые поразительные совпадения в биографиях этих авторов. Генри Миллер родился и вырос в США, но Америка была для него скорее матерью приемной, нежели родной. Родители эмигрировали из Германии, и Миллер неоднократно иронично признавался, что его растили в немецких традициях
