Рождественская открытка времен Первой мировой войны.
Российская национальная библиотека
А почти через год, в декабре, императрица Александра Федоровна писала Николаю II:
Говорят, Синод издал указ, воспрещающий устраивать елки. Я постараюсь добраться до истины в этом деле, а затем подниму скандал. Чего ради лишать этого удовольствия раненых и детей? Только из-за того, что этот обычай первоначально позаимствован у немцев? Какая безграничная узость![48]
К счастью, елку не запретили на государственном уровне. В 1916 году для раненых солдат поставили нарядную зеленую красавицу в аванзале Зимнего дворца. Было объявлено, что средства на елку пожертвовал наследник престола цесаревич Алексей Николаевич.
Для раненых солдат устраивали елки силами гимназий и училищ. О такой елке 1915 года упоминается в газете «Пермские епархиальные ведомости» № 3/4 за этот год: «Стараниями детей и лиц попечительного комитета в столовой гимназии высилась великолепная елка, украшенная массою бонбоньерок, флажков, цепей, золотыми и серебряными дождями и снабженная множеством электрических лампочек».
В прейскуранте «Рождественского базара» И. Глазунова в Столешниковом переулке для солдат в лазарете предлагали «специальные наборы на елку» стоимостью от десяти до пятидесяти рублей. В таких наборах были «несколько игр, разные смешные фигурки, шутки, мелкие сюрпризы и елочные украшения».
Когда читаешь воспоминания людей, переживших Первую мировую и Гражданскую войны, чувствуешь, что в людях необходимость выживать борется с желанием испытывать что-то кроме ежедневной тревоги. В записях времен Первой мировой и последующей разрухи много горечи, отчаяния, но есть в них и надежда. Надежда на возвращение к обычной жизни со всеми ее маленькими радостями и простыми заботами. И елка стала тем мостиком, который связал привычное мирное прошлое и хаос настоящего. Из праздничной забавы елка превратилась в жизненную ценность. Поначалу новая власть не посягала на эту традицию, и елки по-прежнему продавали, несмотря на то что купить их теперь могло еще меньше людей, чем раньше. Спросом пользовались в основном маленькие настольные елочки, которые украшали самодельными игрушками из самых дешевых материалов или просто свечами.
Постараюсь остаться физиком, кое в чем упорядочу жизнь – вот и все. На войне останусь только честным. Жизнь по вполне определенным рельсам. Новый год встречали самым пьяным образом в компании с зажженной елкой и водкой. С 9 утра молебен. Вот оно настроение Нового года – безволие, безудержный фатализм. 15 января 1916 г., Москва[49] (С. И. Вавилов. «Дневники, 1914–1916»).
За войной последовала Февральская революция, которую сменила Октябрьская. Новому советскому правительству пока было не до праздников, детей по-прежнему хотели радовать, и в 1918 году в издательстве «Парус» вышла подарочная детская книга «Елка» с иллюстрациями Бенуа, Добужинского, Репина и других замечательных художников. На ее обложке была нарисована нарядная елка, вокруг которой водят хоровод Дед Мороз и лесные зверюшки, а на верхушке горит традиционная звезда. Но даже самые скромные, незатейливые елки радовали детей. И взрослые изо всех сил старались подарить им праздник:
Днем было жарко, ночью холодно и обсыпали клопы. Вечером в сочельник одна милая барышня достала веточку елки, навесила на нее лоскутки бумаги от шоколада, обгрызанные свечки, чьи-то жемчужные бусы, и зажгли елку. Мальчик мой был в восторге, любовался елкой и радовался[50] (М. Н. Германова. «Дневник», 1920).
Детские журналы тоже продолжали выпускать праздничные номера, добавляя в них произведения о войне. В декабрьском номере журнала «Для наших детей» есть стихотворение неизвестного автора «В сочельник. Рассказ разведчика» о солдате, которого во время вылазки враги не заметили благодаря большой елке – он спрятался за ней и подслушал планы отряда «венгерских гусаров». На обратном пути он увидел, как над лесом загорелась «причудливым блеском звезда», и услышал молитву, которую его товарищи поют в окопах. Завершается стихотворение возвращением разведчика домой:
Рождественская открытка времен Первой мировой войны.
Российская национальная библиотека
…Теперь я в семье. Я любуюсь,
Как свечи на елке горят,
Смотрю на игрушки, хлопушки,
На вас, моих милых ребят;
Смотрю, вспоминая окопы
И елку, что всех нас спасла…
Большая здесь елка, ребятки,
А та еще больше была.
Елка становится символом мирной, спокойной жизни, благополучия, непременным атрибутом семьи.
Не забывали о празднике и деятели искусств: в декабре 1917 года футуристы устроили елку в политехническом музее. Объявление в «Русских ведомостях» обещало, что будут «Вакханалия. Стихи. Речи. Парадоксы. Открытия…». На празднике поэты читали свои стихи, но гвоздем программы была елка, увешанная картонными кукишами – их развешивал лично Владимир Владимирович Маяковский:
…Она была убрана одними картонными шишами; выглядывая из здоровенных кулаков, они весьма красноречиво говорили о новой затее футуристов, инициатором которой и ближайшим участником был… сам Маяковский; нужно было видеть, с каким злорадным удовольствием в глазах он вырезал и развешивал эти символические картонажи с фигами[51] (Аристарх Климов, 1917).
Участник елки Николай Захаров-Мэнский вспоминал: «Под конец мы же стали срывать с елки кукиши и бросать их с эстрады; что тут было, даже совестно и вспоминать. «Почтеннейшая публика», состоявшая на 99 % из т. н. учащейся молодежи, чуть не подавила друг друга из-за обладания кукишем».
Несмотря на все потрясения, которые переживала страна, Рождество, Новый год и елка пока существовали, и каждый гражданин праздновал, что хотел и как мог. Разумеется, многие жители нового государства продолжали делать это по старинке.
Из воспоминаний Ирины Воробьевой, преподавателя английского языка, 1922 год:
Елку ставили всегда в середине гостиной, всегда высокую, до потолка. Украшали ее за закрытой дверью после обеда 31 декабря. И заходить туда до вечера было нельзя. На самой верхушке прикреплялся очень красивый летящий, весь бело-розовый блестящий ангел с рогом изобилия в руках. Кроме игрушек вешались позолоченные орехи, яблоки, апельсины, конфеты. И, конечно, шоколадные бомбы, которые привозил Боря, мой старший брат, из Москвы, где он учился. Бомбы были очень вкусные, и в каждой находился какой-нибудь сюрприз: брошка, сережки, колечки или еще какая-то детская ерунда. Как же она радовала! Игрушки на елке были дореволюционные. Каждую зиму их доставали из большого фанерного ящика. Только вот сами елки становились с каждым годом все меньше и меньше[52].
Из воспоминаний Александры Александровны Есениной, младшей сестры Сергея Есенина:
…в 1919 году была организована для учащихся елка. Высокая, почти до потолка, украшенная множеством блестящих стеклянных и цветных картонных игрушек, опутанная серебряной мишурой, освещенная разноцветными свечами, она казалась нам сказочной. На этой же елке нам впервые показали и туманные картины. Правда, теперь без смеха нельзя вспомнить, что нам показали цветные портреты царской семьи. На голубом каком-то светящемся фоне стояли царь, царица, царские сын и дочери»[53] (А. А. Есенина. «Родное и близкое, 1960–1979»).
И тут свою лепту в царившую неразбериху внесла календарная реформа. До Октябрьской революции в России жили по юлианскому календарю, а в большинстве стран Европы – по григорианскому. Правда, в международной и научной переписке уже при Петре I в России пользовались западноевропейским календарем, но в целом страна еще двести лет жила «по старому стилю». Официальному переходу на григорианский календарь противились и правительство, и церковь. А 24 января 1918 года был принят Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря. Теперь отмечать Рождество нужно было 7 января вместо 25 декабря, а Новый год сдвинулся на 14 января.
После реформы стало больше путаницы с датами: многие люди продолжали жить по прежнему календарю, к тому же предпринимались попытки заменить старые праздники на новые, соответствующие эпохе.
Старательно бороться с елкой начали в двадцатых годах – это была часть антирелигиозной пропаганды. Рождество, а вместе с ним и елку объявили буржуазным пережитком и «поповским обычаем». В конце 1924 года в «Красной газете» сообщали, что «на базарах почти не видно елок», и это преподносилось как хорошая новость, знак того, что люди становятся
