для чтения, а для прослушивания. Как мне представляется, на основе этих образцов можно было бы сформулировать правила разговорного английского и выяснить, чем он отличается от письменного. А когда удастся писать на разговорном языке, обычный оратор или лектор, который чаще всего вынужден заранее фиксировать текст выступления на бумаге, сумеет значительно приблизить его к естественной речи и сделать более понятным для слушателей, чем мы наблюдаем это сейчас.
Конечно, демотическая речь – это не просто разговорная речь, в которой непонятные для широкой публики слова сведены к минимуму. Существует также проблема стиля. Очевидно, что в современной Англии стиль речи «образованного» человека из высших слоев общества категорически неприемлем для оратора, обращающегося к большой аудитории. Все талантливые ораторы в Англии говорили либо на кокни, либо на провинциальном жаргоне. Успех выступлений Пристли в 1940 году был во многом обусловлен его йоркширским акцентом, который он, вероятно, порой даже немного утрировал. Пожалуй, редкое исключение из этого правила – это Черчилль. Слишком пожилой для того, чтобы овладеть современной манерой речи «образованного» человека из привилегированных слоев общества, он вещает с эдвардианским выговором представителей высшего класса, который для уха обычного англичанина звучит как кокни. Стиль «образованного» человека – своеобразной пародией на него является речь дикторов Би-би-си – не имеет никаких преимуществ, кроме того, что он понятен англоговорящим иностранцам. Вместе с тем в Англии его не особенно жалует даже то меньшинство, для которого он естественен. У остальных же трех четвертей населения этот стиль незамедлительно вызывает неприятие на классовой почве. Примечательно также, что в тех случаях, когда имеются сомнения в правильности произношения того или иного имени или названия, опытные ораторы всегда будут придерживаться варианта, характерного для пролетариата, даже если понимают, что это не нормативно. Черчилль, например, неверно произносил слова «нацист» и «гестапо» – так, как это делали обычные англичане. Ллойд Джордж во время Первой мировой войны говорил не «кайзер», а «кейзер», то есть использовал вариант, принятый у широкой общественности.
В первые дни войны правительству было чрезвычайно трудно убедить граждан получить продовольственные книжки. На парламентских выборах, даже при наличии обновленного списка избирателей, зачастую случалось так, что менее половины электората участвовало в голосовании. Это свидетельствует об интеллектуальной пропасти между властями и теми, кем они руководят. Однако такая же пропасть лежит между интеллигенцией и простыми людьми. Журналисты, как видно из их предвыборных прогнозов, никогда не знают, за кого могут быть отданы голоса широких масс. Революционная пропаганда на удивление неэффективна. Церкви по всей стране пустуют. Сама идея попытаться выяснить, что думает обычный гражданин, вместо того, чтобы додумывать за него и диктовать ему правильные мысли, весьма непривычна и не встречает отклика. Опросы общественного мнения подвергаются яростной критике как «слева», так и «справа». И все же, вне всякого сомнения, какой-то механизм для его изучения необходим любому современному правительству, причем даже в большей степени в демократической стране, чем в тоталитарной. Одним из действенных инструментов этого механизма выступает способность правительства говорить с обычным человеком словами, которые тот понимает и на которые живо отреагирует.
Сегодня пропаганда, похоже, добивается успеха, только когда она совпадает с тем, с чем люди и так согласны. Например, во время нынешней войны правительство сделало чрезвычайно мало для поддержания морального духа населения: оно просто использовало существующий потенциал доброй воли. И ни одной политической партии не удалось заинтересовать общественность жизненно важными вопросами, например проблемой Индии. Однако когда-нибудь у нас может появиться по-настоящему демократическое правительство, которое захочет рассказать гражданам о том, что происходит и что нужно делать дальше, какие жертвы необходимы и почему. Для этого потребуются определенные механизмы, первый из которых – это правильно выбранные слова и тон. Сейчас, когда вы предлагаете выяснить, что представляет собой обычный человек, и пытаетесь сблизиться с ним, вас либо называют интеллектуальным снобом, который «разговаривает с массами свысока», либо подозревают в заговоре с целью создания английского гестапо. Такая практика свидетельствует о том, насколько отсталым – на уровне XIX века – остается наше представление о демократии.
Persuasion, 1944
Часть третья. Свобода слова и цензура
Свобода печати
Предложенное Дж. Оруэллом предисловие к повести «Скотный двор»
Идея создания этой книги впервые возникла в 1937 году, но написана она была лишь в конце 1943-го. К этому моменту стало ясно, что опубликовать ее будет весьма сложно (даже несмотря на нынешний дефицит книг, обеспечивающий «спрос» на все, что только можно назвать книгой). И действительно, рукопись отвергли четыре издателя подряд, причем лишь один из них сделал это по идеологическим мотивам. Двое других уже много лет печатали тексты антироссийской направленности, а у четвертого вообще не было никакой политической позиции. Один издатель взял было книгу, однако затем решил проконсультироваться в Министерстве информации, которое, по-видимому, посоветовало ему воздержаться от такого шага или же, по крайней мере, настоятельно рекомендовало не публиковать ее. Вот отрывок из его письма:
Я уже упоминал об ответе высокопоставленного чиновника из Министерства информации в отношении повести «Скотный двор». Должен признаться, его реакция заставила меня всерьез задуматься… Теперь и мне очевидно, что публикация этой книги в настоящее время может быть расценена как крайне опрометчивое решение. Если бы притча касалась диктаторов и диктаторских режимов в целом, тогда с ее изданием не было бы проблем. Однако, как я теперь сам это вижу, в ней настолько детально и узнаваемо описывается развитие событий в Советской России, а также два ее диктатора, что ни к каким другим диктатурам, кроме российской, она не может иметь отношения. И еще одно: притча не казалась бы столь оскорбительной, если бы господствующим классом в ней были бы не свиньи[28]. Полагаю, выбор свиней в качестве правящего сословия, несомненно, уязвит многих и особенно тех, кто склонен к обидчивости, а у русских как раз есть такая черта.
Подобные рассуждения – дурной знак. Разумеется, крайне нежелательно, чтобы та или иная правительственная структура обладала полномочиями цензурировать литературные произведения, открыто не финансируемые государством, – за исключением цензуры в целях безопасности, против которой в военное время никто не возражает. Однако главную угрозу для свободы мысли и слова сегодня представляет вовсе не прямое вмешательство Министерства информации или любого другого официального органа. Если издатели и редакторы стараются не освещать определенные темы, то они делают это не из опасения столкнуться с судебным преследованием, а из страха перед общественным мнением. В Великобритании интеллектуальная трусость – это худший враг, с которым приходится
