– А вы оставались в Кабуле на ночевку?

– Да.

– Какое впечатление у вас оставили кабульцы?

– Андрей, ты понимаешь, тогда задачи не было приглядываться, это сейчас я путешественник с желанием посмотреть мир, разобраться, а тогда задача была прилететь и безопасно улететь. В кабульском аэропорту были сплошные заплатки от снарядов. Снаряд падает, и дырку в бетоне тут же заливают. Я перегнал два самолета, это было незабываемо. Сейчас тебе маршрут даже скажу: Пномпень – Ханой – Вьентьян – Рангун – Бомбей – Дели – Карачи – Кабул – Ташкент – и дальше по Советскому Союзу несколько городов. Ты представляешь это?

– И сколько длился рейс?

– Долго. Мы туда прилетали и ждали. Пока самолет примешь, пока облетаешь… В обратную сторону мы летели примерно неделю, а может, даже больше. Уже не помню. Но мне показалось, что безумно долго, потому что в каждой точке была ночевка. А про Кабул что хочу сказать? Там, конечно, был и криминальный заход, и все такое прочее, там и обстреливали. Но я о другом скажу: лицо солдата, до сих пор его помню. Когда рулили с перрона на взлетную полосу, там наши солдаты стояли – охрана. Самолет Як-40 невысокий, и мы их видели. И вот стоит парень, а у него такая тоска в глазах! Я помню этот взгляд до сих пор… Советский солдат. Мы ему помахали рукой. Это был 1984 год.

– Да уж… Поговорим о России. Остров Белый – в каком году это было?

– В 1974-м. Я тогда попал на страницы газеты «Красный Север» совершенно не по заслугам. Дело в том, что меня поставили в наряд. Командир писал график полетов: Иванов – туда, Сидоров – сюда. А меня распределили на остров Белый. Мне сказали – я полетел. Вот и все. Но место, конечно, было непростое. Полет этот памятный – мы доставили на остров Белый первые бочки с дизельным топливом для сейсмической партии. Они бурили и взрывали породу, чтобы определить, что там залегало.

– Как я понимаю, дело было как раз на заре полетов в этот регион.

– Тогда начинали осваивать месторождение на мысе Харасавэй. В то время там стояла всего одна нефтяная вышка. А сейчас целая провинция. В те времена туда подходил также ледокол «Арктика».

– Вам там пришлось заночевать в чуме?

– Нет. Это было на полуострове Ямал. Удивительный момент – это его геологическая особенность – он абсолютно плоский, максимальное превышение рельефа по полуострову 99 м. Именно поэтому там такие жуткие ветра – с Карского моря идут воздушные массивы, и им негде задержаться. Все вокруг плоское, и ветер врывается на материк, частично уходит на Северный Урал. Там очень сложные метеоусловия, они меняются.

– Но все же расскажите про ночевку в чуме. Как это случилось?

– Было это так. Лопнул на морозе радиатор самолета.

– Какой был самолет?

– Ан-2. А без масла, как мы знаем, поршневые двигатели не работают. Вот и все. Мне пришлось садиться, температура масла стала повышаться. И нам на удачу попался ненецкий чум.

– То есть вы сели без взлетно-посадочной полосы?

– Прямо сели, и все. Остановились около чума. Вышел парень, подпоясанный армейским ремнем. Ненец. Вышел он с женой, двумя детьми, тещей и собаками. И тут мы еще на их шею. Все было тривиально. Пока была связь – в это время как раз шел высотник, Ил-18, – мы передали информацию, они ее передали на мыс Каменный, а мыс Каменный мгновенно передал, что утром прилетит вертолет и привезет масло и новый радиатор.

– Как вы заночевали там?

– Ну это вообще отдельная история.

– Какая была температура воздуха?

– В районе 40 градусов ниже нуля. Я приехал из Москвы. Для меня это был Джек Лондон, сто процентов. Когда попал туда, я обалдел от того, как люди живут, в каких условиях они едят, каким воздухом дышат, как себя обслуживают в быту. А они так живут и жили всегда, многие столетия. Это их образ жизни. Другого они и не хотят. Может, даже при другом образе жизни они и не выживут. Они такими созданы. Белый упадет в мороз – замерзнет. А ненец упадет в мороз с нарт и, даже если упряжка собачья не вернется к нему и не обложит (самые ценные собаки, которые не оставляют наездника и, чувствуя, что он упал, делают круг, к нему приходят и ложатся вокруг него), он от мороза не умрет. А белый от мороза умрет.

Ночь прошла ужасно. Я все время выходил на свежий воздух, вроде как самолет проверить. (Смеется.)

Но самое интересное не это. Нас пригласили к очагу, мы ели вокруг печурки-буржуйки. В дырке наверху звезды было видно. И у них что-то булькало в кастрюле. Хозяйка достает мешок холщовый и оттуда вынимает моссельпромовские тарелки, представляешь? Мы ведь почетные гости. Берет и плюет на тарелку и вытирает подолом. И тут я ей говорю: «Не-не! Я как все, из кастрюли есть буду!» (Смеется.) Они берут вареную оленину и отрезают, не откусывают. А мы летали с ножами. У меня был острый нож. Я беру – раз! – и отрезал себе нечаянно кусок носа. Ты представляешь? (Смеется.) Что ж мне так не везло! А запах там был не для нашего обоняния, очень специфический.

– Потом, на следующее утро, как я понимаю, вы отремонтировали самолет?

– Прилетел вертолет, привезли новый радиатор, техники приехали, вздернули вверх самолет, поставили и все залили. И мы полетели.

– Попадали ли в шторм на самолете? Какие были случаи?

– Мне запомнился один перелет из Гаваны в Шаннон (Ирландия). Мы как раз пролетали над Бермудским треугольником. И представляешь, за весь перелет, а это было около восьми часов, поесть не смогли – ни мы, ни пассажиры. Пассажиры, конечно, уделали весь салон, на то они и пассажиры, а нам все время выбивало автопилот, мы летели практически всю дорогу на руках на этом лайнере Ил-62. Штормовая погода. Я такого ни разу не видел в своей летной карьере за 30 лет.

Еще был случай в Ясеневе, там у нас проходит третий разворот. Такой вдруг бросок, так заштормило – очень кратковременно, может, секунд 10, но я не ожидал этого. Приборы ходят ходуном, невозможно снять показания. Вот такое бывает. Мы как вскочили, так и выскочили. И не было ни облака,