Что же означало применение реалистического мышления в отношении жизни? Для Герцена оно состояло в научном исследовании окружающей действительности, в торжестве науки. Путь научного мышления, впрочем, был весьма труден, поскольку наука в России находится еще в зачаточном состоянии, не сформировалась культура научного мышления, а сами проявления науки скорее выглядят как дань моде и дилетантизм. Подлинная наука должна подчиняться не хитросплетениям схоластического разума, а быть понятной широким массам. «Массам вовсе недоступны бестелесные умозрения; ими принимается имеющее плоть… В несчастном и безотрадном положении находятся люди, попавшие в промежуток между естественною простотой масс и разумной простотой науки», – констатировал мыслитель[84].

Эти идеи Герцена весьма показательны, поскольку его привлекала способность науки идти в массы, служить обществу, решать земные прагматические задачи. Согласно его мнению, наука должна не замыкаться в абстрактных формулах, а идти «в народ», служить решению его практических задач тем более, что русский, как никто другой, «легко и ловко усваивает плод чужого труда». «В этом состоит одна из гуманнейших сторон нашего характера. Но это достоинство вместе с тем и значительный недостаток: мы редко имеем способность выдержанного, глубокого труда… У нас гораздо менее развито понятие науки и путей ее»[85]. Главная проблема научного сознания в России, по мнению Герцена, состоит в абстракциях, оторванных от жизни, в изощренном формализме: наука не должна скрывать свои выводы за формальными хитросплетениями. «Современная наука может быть понятна всякому, кто имеет живую душу, самоотвержение и подходит к ней просто»[86].

Не менее опасно для молодых, еще неокрепших умов науки увлекаться вещами, уходящими за пределы науки. «Каждый дилетант занимается всем scibile да еще, сверх того, тем, чего знать нельзя, т. е. мистицизмом, магнетизмом, физиогномикой, гомеопатией, гидропатией и пр.»[87] (курсив мой. – В.Б.). Герцен, таким образом, считал неправомерным расширение предмета научного познания, включения в него сомнительных аспектов. Между тем тенденция к интеграции науки, философии, религии и мистики была весьма характерна для 1830–1840-х годов. Такие попытки особенно проявлялись в философско-эстетических построениях русских шеллингианцев-романтиков. Со стороны «гегелевского реализма», всецело охватившего Герцена, это рассматривалось как наивный дилетантизм.

При внимательном чтении этих строк нельзя не отметить, что они направлены на критику В.Ф. Одоевского[88], оригинального отечественного мыслителя, отличавшегося широтой научных, философских и эстетических интересов[89]. К сожалению, в отечественной литературе этот аспект оказался малоисследованным, а сами «дилетанты» для нас довольно длительное время остаются анонимными.

Герцен не принял «дилетантизма», главным образом по причине абстрактного понимания предмета самой науки. В дилетантизме наука имеет дело лишь с отвлеченной всеобщностью. «Никакая блестящая всеобщность, с своей стороны, не составит полного, наукообразного знания, если, заключенная в ледяную область отвлечений, она не имеет силы воплотиться, раскрыться из рода в вид, из всеобщего в личное… Одностороннее пониманье науки разрушает неразрывное – т. е. убивает живое. Дилетантизм и формализм держатся в отвлеченной всеобщности; оттого у них нет действительных знаний, а есть только тени»[90].

Чем для Одоевского была эта «отвлеченная всеобщность»? Он исходил из принципа единства и синтеза всех форм знания – науки, искусства и религии. До сих пор эти стихии бытия, по его мнению, были раздроблены. «Жизнь человека есть беспрерывное борение: борение с природой, с другими людьми, борение с самим собой… Его (человека. – В.Б.) потребности, не удовлетворимые наукой, ищут ненаходимого в сем мире; сей мир становится для него тесен; ему нужен другой мир, удаленный от грубой грозной природы, мир, в котором вопреки обыкновенному миру природа побеждена… это мир искусства или поэзии»[91]. Согласно замечаниям Одоевского, эти формы знания составляют единство и не противоречат друг другу.

Другой проблемой, по мнению Одоевского, является специализация самих отраслей наук, разрывающих свою связь с целым – с человеком!

«Само происшествие показывает нам, что мы не на настоящей дороге: мы толкуем о науках филологических, философических и проч. и каждый раз составляем для себя какую-то особенную науку, которая есть ни философия, ни история, ни математика, в которой, говоря по-нынешнему, оторваны части из сих наук для составления нового целого»[92].

Одоевский мечтал об интеграции всех частных наук в единую науку. «Разделенные на тысячи отраслей и в сем виде обработанные, полезны для всего человечества, ибо впоследствии их материалы послужат для составления обще-частной науки природы…»[93]

Одоевский подметил, что только одной дифференцированной отрасли знания, специализированной науки недостаточно для познания человека. Нельзя не согласиться и с мнением, что только наука в состоянии раскрыть природу человека. Очевидно, что познание человеческой природы как природы вообще недоступно специализированному знанию. Здесь Одоевский справедливо отметил ограниченность рационального знания. Эта мысль нашла более основательную разработку у Ивана Киреевского и Алексея Хомякова. Насколько это правомерно характеризовать «дилетантизмом» – большой вопрос. Герцен, на наш взгляд, прошел мимо плодотворных идей об ограниченности рационального знания, что говорит о своеобразном сциентизме мыслителя.

Если дилетантов Герцен обвинял в «отвлеченной всеобщности», то специалистов – в мелкотемье, в преклонении перед фактами. Жизнь специалистов – это жизнь касты! «Главнейший недостаток этой касты состоит в том, что она каста; второй недостаток – специализм, в котором обыкновенно затеряны ученые», – писал Герцен[94].

Общественная гражданская роль профессиональных ученых различна в европейских странах. «Франция именно стоит в главе популяризации науки… Француз не может удовлетвориться в одной отвлеченной сфере; ему нужна и гостиная, и площадь, и песня Беранже, и лист газеты, за него нечего бояться, он долго в касте не останется»[95].

О чем здесь речь идет? Мы можем догадаться – о французских просветителях XVIII века, чьи труды стали теоретическим основанием Великой революции. Если еще быть точнее – об идеологах, подготовивших общество к преобразованиям. Специалисты-популяризаторы – это не тот термин, который выражает явление! «Совсем не таковы, по мнению Герцена, цеховые ученые германские. Главный, отличительный признак их – быть валом отделену от жизни; это отшельники средних веков, имеющие свой мир, свои интересы, свои обычаи. Теология, древние писатели, еврейский язык, объяснения темных фраз какой-нибудь рукописи, опыты без связи, наблюдения без общей цели – вот их предмет… Академический, ученый мир в Германии составляет особое государство, которому дела нет до Германии»[96].

Мелкотемье ученого-сектанта – вот порок такой науки. «Цеховой ученый вне своего предмета за что ни примется, примется левой