Первая заграница

В Горьком Балабанов изучал французский, который потом забыл, и английский, на котором всю жизнь говорил свободно. В 1980-м он оказался в числе студентов, отобранных для стажировки в Англии, провел в Манчестере один семестр и впоследствии вспоминал об этом опыте как о шоковой терапии. Группу советских студентов – из Горького и Минска – сопровождал руководитель, сотрудник КГБ, который представился преподавателем одного из московских вузов, но по-английски не говорил. Уже на месте выяснилось, что горьковчан ждут в Манчестере, а сопровождающий вынужден остаться с минчанами в столице. Студенты, которые только что прошли шесть или семь инстанций отбора [2-03] (в том числе собеседование в ЦК партии), оказались предоставлены самим себе. «Мы же строем ходили, приехали туда, а там – хочешь, иди на занятия, хочешь, не иди, – рассказывал Балабанов. – Тебе интересно – ты учишься. Неинтересно – не учишься». Больше всего его удивляло, что преподаватели обращались со студентами как с равными: «Они нас приглашали к себе домой, поили чаем, поили вином».

Про одного, мистера Салмона, которого русские звали Лососем, Балабанов рассказывал особенно охотно: «Такой типичный англичанин, с длинным худым вытянутым лицом, нос крючком. Он пришел в первый раз, снял пиджак, бросил на пол, положил ноги на стол и сказал: “Ну что, парни, о чем поговорим?” Это был шок. У Лосося было интересно, потому что мы пьески разыгрывали: он часто бывал председателем <коллегии> присяжных, поэтому предлагал нам ситуации из зала суда. Я у него всегда был преступником. Минут через двадцать мы входили в роль, а он сидел и хохотал. Ему так нравилось, что он себя хлопал по коленке. Важно было обмануть, придумать что-то, с адвокатом договориться. Так я узнал, что такое присяжные, и еще много чего узнал».

Советские студенты еженедельно получали 11 фунтов стипендии – хватало на еду, пиво, книги и пластинки; часть музыкальной коллекции, привезенной Балабановым из Англии, можно увидеть в фильме «Жмурки» в руках у бандита-«западника» Саймона: «Когда я приехал оттуда, меня все спрашивали, сколько мясо стоит. Меня этот вопрос вообще не интересовал. Я знаю, сколько стоили пластинки – секонд-хендовские очень дешево. Они хорошего качества были – по фунту, по полтора».

Сбежать, остаться никому из тщательно отобранных студентов в голову не приходило, к тому же Балабанов быстро понял, что за границей ему не нравится: «Там интересно бывает иногда, если что-то делать. Мне люди неинтересны, с ними скучно. Я там интересных людей фактически не встречал. Девушка мне одна понравилась, студентка. Мы с ней погуляли по галереям картинным, поговорили про жизнь, пива выпили, на Гарри Миллера [2-04] сходили в ресторан – и все. У них в пабах очень много музыки было, фактически бесплатно, за копейки, а некоторые просто так выступали, чтобы приходили пиво пить. Но я ее, в общем, не заинтересовал».

После нескольких месяцев, проведенных в Манчестере, уже перед самым возвращением в СССР, Балабанова с товарищами привезли на двухнедельные каникулы в Лондон. В столице он узнал о существовании скинхедов, подружился с музыкантом Гарри Глиттером [2-05] и даже пожил в его квартире, но прежней свободы уже не было. «Нашего товарища кэгэбист в Гайд-парке поймал, одного, – вспоминал Балабанов. – По одному запрещалось ходить, мы про это забыли совсем – кто куда хотел, тот туда и ходил. А те, минчане, – строем, по двое. Там такой скандал был страшный. К свободной жизни быстро привыкаешь».

После Англии

Вернувшись из Англии в Горький, Балабанов и его товарищи стали героями общежития на улице Лядова: «Мы были очень популярные. Вокруг нас сразу народ собирался – разные рассказы, показывали вещи. Я начал дискотеки со своими пластинками устраивать на девятом этаже, диск-жокеем стал. Уже по-другому жизнь пошла – девушки, всякая легкость».

Обучение, однако, подходило к концу, и сразу за дипломом последовал призыв в армию. Опций для переводчика было две: на весь срок в Эфиопию или в военную авиацию с постоянными разъездами. Сидеть на одном месте, тем более за границей, Балабанову не хотелось, поэтому он, выучив наизусть проверочную таблицу и скрыв от комиссии плохое зрение, попросился «на самолеты» – переводчиком бортовых радиопереговоров, которые велись в процессе доставки военных грузов (в основном советского оружия): никто из летчиков по-английски не говорил.

Дивизия базировалась на севере БССР, в Витебске. По словам Надежды Васильевой, один из дневников Балабанова целиком посвящен армии: «Там очень много о любви к друзьям, обид. В основном Леша ждал друзей, которые к нему не приезжали. Он писал, что вот они не едут, они все меня бросили и так далее и тому подобное, а потом через две страницы: “Они приезжали”. И уже весело. Потом – снова такая тоска, опять его никто не любит… Вот если бы я служила в армии и знала, что мне надо, например, лететь в какую-нибудь Сирию или в Эфиопию, везти бомбы, и меня там могли убить, я бы сидела тихо и радовалась, что меня не берут в эти полеты. А у него на каждой странице: “Меня опять не взяли, только пообещали. Опять я здесь сижу. А когда же я полечу?”».

Позднее в интервью Игорю Свинаренко Балабанов вспоминал, что понял тогда, какова на самом деле война – это циничное и трезвое осознание того, что в любой момент тебя могут убить. География его перемещений в 1981–1983 годах: Ангола, Эфиопия, Афганистан, Экваториальная Гвинея, Йемен и Сирия – только в ней он побывал больше сорока раз; за время службы Балабанова было сбито два приписанных к его части самолета.

Позднее его перевели в ВМФ, и он оказался в Риге, где Советский Союз передавал иностранным покупателям подводные лодки. Инга Александровна вспоминает: «Он мне по телефону говорил и писал: “Служу денщиком у индийского офицера. Ему так хочется в театр, а мне так не хочется, но надо идти”». О последних днях службы в том же интервью Свинаренко Балабанов рассказывал так: «А потом меня выгнали из армии. Меня сильно все не любили, я всегда контрапунктом таким проходил, знаешь… И кроме того, я еще в Будапеште от самолета отстал, без документов – а у нас там часто пересадка