Надежда Васильева сейчас уверена, что в армии с ним что-то случилось – какая-то настоящая, невыдуманная обида: «Когда я спрашивала, что было в армии, он говорил: “Это были мои самые неприятные годы, поэтому я тебе ничего не буду рассказывать”. Но все равно на это выходил разговор, и он какую-то информацию давал – очень маленькими дозами».

Кино

Еще во время учебы в Горьком, а может быть, даже раньше, Балабанов понял, что хочет в кино, – не важно, в каком качестве и каким образом, «любой ценой, но в кино» [2-06]. «Алеша хотел в кино сразу, – рассказывала Инга Александровна. – Он вырос с папой на студии, потому что мне некогда было». Поначалу родители были против – хотели, чтобы сын получил образование и приобрел жизненный опыт, но после института и армии ему уже было чем отчитаться. «Отслужил он два года ровно, – вспоминала Инга Александровна, – вернулся, по-моему, старшим лейтенантом, в форме. Приходит и говорит: “Ну, мама с папой, теперь я пойду в кино”».

Демобилизовавшись, Балабанов отправился в Москву – во ВГИК: «Я поступил на сценарный игровой к одному придурку, забыл, как фамилия. Он нам еще говорил: “Вы сценарии не пишите, вы пишите для “Ералаша”. Можно очень хорошие деньги на студии Горького заработать. Я написал рассказ “День рождения”, привез ему, он прочитал… Герой там проснулся с похмелья, а у него на кухне вода разлилась холодная. И у меня была фраза: “Вода обжигала ноги”. Он мне говорит: “Вот по твоему сценарию будут снимать кино. Как ты сделаешь, что вода обжигает ноги?” Я посмотрел и подумал: “Чего, дурак, что ли?” Уехал с сессии и больше не приезжал. Чего у придурка учиться?»

Махнув рукой на ВГИК, Балабанов вернулся в Свердловск, на студию, где работал Октябрин Сергеевич. «Отец его взял на самую низкую должность – третьим помощником режиссера, – говорит Инга Александровна. – Сказал: “Начнешь писать монтажные листы…” Самая черная работа». «Я очень много времени на хронике провел, был специалистом по отбору, – вспоминал Балабанов, – много сидел в “Белых столбах”. Всю страну объездил – Дальний Восток, Сибирь, Курилы, Камчатку, Сахалин. На Индигирке был, не говоря уже про Ледовитый океан». «Он приезжал, рассказывал истории о жизни разных людей, про маленькие народы – про эвенков, якутов, – вспоминает Инга Александровна и добавляет, что именно тогда сын начал выпивать: – Там один спирт был, больше ничего. На киностудии та же еще тусовка: там здоровые мужики и бабы – все пьют».

«Он всегда очень любил Север, – вспоминает Васильева. – Обожал Иркутск, и ему там было хорошо. В Норильске, где совсем дышать невозможно, – мы там снимали “Американца” – нам всем было плохо, а Леше было хорошо. Он считал, что надо на Севере снимать кино – там энергия, там очень хорошие русские люди, другие. И про Дальний Восток он много рассказывал». Уже после смерти мужа Васильева поехала на Сахалин – искать маяк, на котором двадцатилетний Балабанов сидел и смотрел на океан, но маяков там оказалось слишком много – все не обойти.

Один из фильмов Свердловской студии, в титрах которого Балабанов значится ассистентом режиссера, называется «Уроки катастроф» – он снят в 1985 году Львом Ефимовым (впоследствии директором «Уралфильма») по сценарию его жены Тамары Ефимовой и исследует крупные аварии XX века, от крушения «Титаника» до падения Такомского моста в штате Вашингтон. Позднее Ефимов (с Балабановым его познакомил Октябрин Сергеевич) вспоминал в интервью, что в картину вошло много иностранных материалов, в том числе засекреченных – выпускник переводческого факультета серьезно помог и вообще оказался «парнем дотошным» и «режиссером от бога».

В свердловской фильмографии Балабанова-режиссера официально значатся три фильма: «Раньше было другое время» (1987), «У меня нет друга» (1988) и «Настя и Егор» (1989). В них снялись друзья автора из Свердловского рок-клуба, спешно организованного обкомом ВЛКСМ в 1986 году для контроля за набиравшими популярность музыкантами третьей рок-столицы СССР.

Евгений Горенбург не помнит в деталях, как возникла дружба Балабанова со свердловскими музыкантами: «Это все равно был некое общее такое society – мы все друг друга знали и собирались на квартирах, на кухнях. Я думаю, дело в том, что у Лехи появилась своя квартира – мама получила, а планов на общение с девушками у нас было ужасно много. Первое, что мы сделали, – поехали в мебельный магазин и купили там две кровати, которые образовали одну огромную – двуспальную. В общем, стояла пустая кровать в этой квартире, были щели в окнах и медвежья шкура, которую папа Октябрин выцепил из каких-то командировок. Вот в этой Лёхиной квартире все и собирались».

Осенью 1987 года в журнале «Огонек» была опубликована статья 28-летнего Алексея Балабанова и Владимира Суворова (впоследствии соавтора киевской короткометражки режиссера «О воздушном летании в России») «“Наутилус Помпилиус”: песни, которых мы не знаем»; Инга Александровна до сих пор не понимает, как им удалось прорваться в центральное издание. Эта статья – юношеская апология песен «своего века», штрих к портрету выходящего на сцену поколения людей, родившихся в 1960-х: «В природе наутилус помпилиус – довольно безобидная раковина-моллюск. Размножается она странным для нас, людей, способом – захлопывая створки, острыми краями отрезает свою плоть, которая становится самостоятельным организмом. Небезболезненная операция; а новый организм начинает жить – мягким и незащищенным, доступным любому хищнику. <…> Они могли бы вполне безбедно существовать при ресторане-дискотеке “Малахит”, куда их неоднократно приглашали. Но нельзя одновременно жевать бутерброд и слушать “Мальчик-Зима” или “Отход на Север”. Здесь думать надо, а не желудочный сок выделять! Они неудобны, максималисты, вызывающе одеты в галифе, ботфорты и строгие френчи. Они непривычны тем, что стоят, жестко врастая в пол сцены, почти не двигаясь, бросают в зал: “Одни слова для кухонь – другие для улиц…” Ведь и мы говорили это же! Шепотом, на кухне. Но вот что больше всего их раздражало: “Ладно, нас не слушают, не понимают и не хотят понимать те, кому слова наших песен поперек горла. Но почему, почему и другие, для кого мы сочиняем, пишем, – почему им не важно о чем?” Бывший заурядный ВИА Свердловского архитектурного института, предназначенный для танцевальных развлечений, поднялся к вершинам популярности в “неформальных кругах”. “Красивое пение” исчезло из программы группы. Появилось другое… Когда умолкают, уходят чужие песни – появляются свои. И проблемы – живые, ненадуманные. И боли свои – своей страны,