Карп Кондратьевич как-то незаметно, но старел, и в один прекрасный день сообщил, что едет к Валентину. Никто верить не хотел, он всю жизнь был с ним в ссоре и знать его не хотел, и вдруг собрался и уехал. Он поехал с ним мириться. Кто их знает, чего они не поделили, но ссора была старинная. Через несколько дней Валентин отдал визит, и хорошие отношения восстановились. Но не прошло и месяца после этого, как Карпа Кондратьевича разбил удар. Одну ночь я даже дежурил у его постели. Он лежал без языка, одна половина была совсем парализована.

В это время я списался с Васей, он возвращался из Египта, и мне захотелось съехаться с ним в Константинополе, чтобы ехать дальше в Европу. Было это в половине января. Когда мы встретились в Константинополе, через несколько времени была получена телеграмма: «Карп скончался», сообщал Сергей Васильевич. Его постиг второй удар – и дело кончилось.

Вот тут-то и открылись результаты прогулок Василия Карповича. Чувствуя приближение смерти, Карп Кондратьевич пожелал увидать П. П. Боткина. Кое-как объясняться он мог, его поняли и за Петром Петровичем послали. Тот приехал и в сопровождении всей семьи пришел к больному. Карп Кондратьевич рад был увидеть на прощание друга всей жизни и, напрягши последние усилия, сказал настолько внятно и понятно, что все слышали и поняли: «Всем детям поровну». В тот же день его не стало.

Очевидно, в последние минуты ему не давало покоя его завещание. Когда пришло время его открыть, то оказалось, что дочери получают по 25 000. Состояние же оставляется в пожизненное пользование матери. Дочери так и ахнули, но было поздно, и Петр Петрович ничего сделать не мог, так как Василий Карпович заявил, что ничего не понял из отцовских последних слов, да и завещание налицо. После этого двери боткинского дома навеки закрывались перед Василием Карповичем и Анной Алоизовной, так как она не сумела отстоять интересов дочерей.

Получив же в пользование состояние в 600 000, Анна Алоизовна, непривычная к большим деньгам, попала в лапы старшего сынка. Легко, без сопротивления, она передала все свои права сыновьям, выговорив только, что после ее смерти дочери должны получить еще по 15 000. На это Василий Карпович пошел, так как жидовская комбинация была уж готова у него в голове. Он взял ее, и они отправились в страховое общество, где сынок застраховал жизнь своей матери, считая ее недолговечной. Страховое общество в случае ее смерти обязывалось уплатить дочерям или их наследникам по 15 000 рублей.

Сама же Анна Алоизовна продала свою «чечевичную похлебку» за ренту в 3000 рублей в год, когда она по меньшей мере должна была получать 30 000. Обработав сестриц и маменьку, на руках которой оставалась уже старенькая Франциска Ивановна, Василий Карпович окончательно оседлал Петра Карповича и сделался полным хозяином отцовского достояния.

Сестры долго не видели денег. Василий Карпович пустил их в дисконт, и, получая крупные проценты, он выдавал им меньшие. С маменькой же он вляпался. Жидовская остроумная комбинация с мамашей сорвалась: она умирать не хотела. Жила себе и жила на своем голодном пайке. Однажды я зашел к нему, а он и говорит мне: «Да, на всякого мудреца довольно простоты». Я не понял, к чему он говорит это, и просил объяснить, в чем дело. «Да как же, – говорит, – вот комбинация с мамашей как хорошо была придумана, а теперь прошло столько времени, что она теряет всякий смысл. Пришлось за это время переплатить столько премий, что не выходит никакого расчета. А переставать платить нельзя, потеряешь все. Прямо не знаю, как быть». Я не знаю, как это дело разобралось, но у сестер было опасение, что он бросит им полис и заставит их самих выплачивать премии.

Дачи

После Болышева Шапошниковы купили имение Чаново около нового Иерусалима. Я был там всего один раз. Место было очень хорошо, но так как хозяйством они не занимались, имение давало убыток и было продано скоро. Пожили они там лета два-три.

Тогда была куплена дача в Кунцеве, в конце известного Кунцевского парка.

Место было очень хорошо. Оно лежало на высоком берегу Москвы-реки, вид был чудесный. Откос к реке был зарощен молодым лесом. Рядом же начинался старинный парк с «чертовым местом», где рос древний дуб, чуть ли не в десять человеческих обхватов. Здесь находилось весьма древнее, заброшенное кладбище, восходившее почти до языческих времен. На древних камнях кладбища виднелись надписи, но разобрать их было невозможно. Место было очень поэтично, да и все Кунцево было одна поэзия. Миша уж был женат. Кажется, вернувшись после свадьбы из Крыма, он поселился здесь в маленьком шапошниковском домике.

У меня была переэкзаменовка по славянскому языку, и Лиза предложила мне жить у них, а она будет со мной заниматься. Так и сделали. В училище у нас по русскому и славянскому давал уроки чудовище и зверь Вертоградский: черный, как араб, с желтыми глазами, злой. Он на всех наводил ужас, и его журнал обильней всех был насыщен кривыми, поставленными в раздражении, палками. Поэтому-то я так хорошо и пишу. И по-русски дело шло отчаянно скверно, а со славянским ни у кого ничего не выходило: почти половине класса пришлось держать переэкзаменовку.

С Лизой же дело пошло легко и просто, и я скоро постиг эту страшную премудрость. Известный лентяй и бездельник поверг в неописуемое изумление все собрание экзаменаторов тем, что сбить его не оказалось возможным. Какие подвохи ни подводил под меня Вертоградский, а пятерку ставить пришлось. Директор наш, Ковальцич, даже по этому поводу выразил некоторое умозаключение, чтобы я теперь не зевал: справился же я с таким мудреным предметом.

Наши это лето решили проводить в Мазилове близ Кунцевского парка. У них на малюсенькой даче шло обычное челноковское оживление. Там жили Кашперовы и много разных артистов, в том числе и А. П. Щепкина. Василий Васильевич давал акробатические представления в компании с Постниковыми.

Жизнь в Мазилове и жизнь в Кунцеве – это были две большие разницы. В Мазилове дачки были маленькие, многие жили и в крестьянских избах. Кунцево же принадлежало К. Т. Солдатенкову, у него был там старинный дворец. В оранжереях выращивались интереснейшие орхидеи, там я впервые увидел причудливую – в виде мертвой головы. В парке было несколько великолепных дач. Жили там Д.