Василий Васильевич делал все с удивительной талантливостью, дела же заурядные были скучны – и тут выползало и варварство, и лень. Если он заводил птицу, то такую породистую, что по климату она у нас жить не могла. Строились курятники с отоплением, а птица морозила себе ноги на дворе в пятнадцатиградусные морозы. Строил оранжереи с особенным отоплением, а когда уехал из своего имения Степаньково в Москву, садовники не справлялись с отоплением, а то и просто не топили – и удивительные сорта роз, хризантем, цикламенов и т. д. замерзали. Если сводил участок леса, то из-за границы выписывались корнедергалки, которые вытаскивали пеньё, как гнилые корни зубов. Машины ломались, а у него в глуши некому было чинить, почему эти последние изобретения заграничной механики сваливались в сарай и гибли. И так решительно во всем.

Он взялся сажать фруктовый сад дерев на 200. Для этого каждому дереву приготовлено было место, причем вынималась кубическая сажень земли, заполнявшаяся специально приготовленной землей. Стоимость таких работ требовала громадного капитала, а его не было и, конечно, он прогорел. А предварительные расчеты делались всегда и обещали большие барыши, и они были бы, кабы не вмешивалось всюду несчастное слово «если». Обладая удивительной талантливостью на все дела, которые мог производить сам, он не имел никакого таланта учить людей и заставлять их делать, что нужно. Страшно нетерпеливый, он вырывал работу из рук человека и доделывал ее собственноручно, а тот стоял, получал жалованье и за работу не принимался, так как знал, что хозяину не угодишь, Василий Васильевич приходил в ярость, хватал человека и бросал его в окно, рамы и стекла летели, а люди от него убегали. И он не мог создать себе ни одного помощника, а он был нужен, так как вечно он должен был считаться со своим нездоровьем.

Тем временем Вася уже совсем оседло поселился в Москве, наняв себе квартиру на Бронной. Здоровье его было нехорошо, его опять резали, но уж не Кни, скончавшийся года два назад, а бывший ассистент его П. И. Постников, который с Юрочкой Сумароковым купил у вдовы Кни его хирургическую лечебницу. Вася находился то в лечебнице, то на своей квартире – и постоянно лежал, вышивая в таком положении свои ковры. Мы навещали его и привозили целые доклады по поводу того, что творится в загородных университетах, чем он очень интересовался. Роман его с Казначеевой в это время благополучно или неблагополучно развалился. Конечно, в наших рассказах на долю наших дам было много дифирамбов. Васенька же наш, по своему обычаю, как только чуточку оправился, послал за лихачом и мигом оказался в «Хуторке» и через лакея пригласил ужинать с собой наших дам. Та, с которой дружил я, прозывалась Анной Павловной Пономаревой. Не прошло много времени, как Анна Павловна стала лучшим другом Василия Васильевича. Он купил себе имение близ Троицы, Степаньково, и туда перебрался уж не один, а с ней вместе.

Прошло так года три-четыре, и наконец они решили пожениться. Было же это нужно потому, что без ребят было им скучно, и они решили взять к себе на воспитание ребенка, которого пожелали усыновить. Это обстоятельство и заставило их обвенчаться, так как закон этого требовал. Ребенка же решились они взять по публикации, появившейся в какой-то газете. Гласила она, что желают отдать в хорошую семью красавца мальчика двух или трех лет, который по получении удовлетворительного предложения будет доставлен в Москву на Курский вокзал. Пошла переписка, и действительно Василий Васильевич получил в конце концов очаровательного мальчугана, походившего по типу на крымских татар. Мальчика звали Алеша – и это все, что узнал я о нем.

Чадолюбивый Василий Васильевич так привязался к нему, что, казалось, без него и жить бы не мог. Мальчуган же оказался необыкновенно толковый, подрастая, он всегда находился там, где брат. А брат, как я уж писал, был мастер на все руки, была у него комната в доме, где все стены были увешаны всевозможными инструментами. Лет четырех Алеша знал каждый и для чего он нужен, в оранжереях был он как у себя дома и помогал Василию Васильевичу при пересадках и рассадках растений. Годам к шести-семи у Василия Васильевича устроился лесопильный завод, и там Алеша был как дома, зная, как управляться с машинами, как их подмазывать, как пускать в работу и уж с этого времени стал положительно полезным работником у брата.

Вообще же в имении у брата шла жизнь трудовая и нелегкая. Благодаря его нездоровью был он раздражителен, по природе самодурист, от людей требовал того, что они исполнить не умели или не могли. Поэтому прислуга у них не жила, рабочие бежали – и в конце концов они оставались в своем большом, прекрасном доме совершенно одни. Анне Павловне приходилось и полы мыть, и коров доить, ну, словом, нести всю работу бабью и по дому, и по имению. Вася же, заведя и оранжереи, и грунтовой сарай для розанов, и курятники с отоплением, и лесопилку, часто один должен был справляться с таким сложным хозяйством. Как он управлялся? И понять не могу. Вероятно, поэтому-то и дела его шли все хуже. Капитал он свой потратил на все эти устройства, а пользы они ему не давали. Только уж самое последнее его заведение стало что-то приносить – лесопилка. Но к тому времени, когда он до нее дошел, денег уж больше не было, пришлось закладывать имение. Трудно жилось бедняге. Великую поддержку оказывал ему П. И. Постников и деньгами, и своей дружбой. С нами, с братьями, он близок не был, вероятно потому, что не встречал [в нас] сочувствия его затеям. Сочувствие же должно было выражаться в постоянной даче денег, которых вернуть он не мог.

Все же мы были люди семейные и без каких-либо громадных средств. Я хоть и оказался богаче их, но потом, после операции, произведенной надо мной Василием Карповичем с Сергеем Васильевичем, и мои средства значительно сократились. Постников же зарабатывал чуть ли не по 100 000 в год и легко добываемые деньги, по доброте своей, чуть ли не половину раздавал. Во всяком случае, каждому из нас Василий Васильевич был должен по несколько тысяч рублей, а какой счет был у него с Петром Ивановичем, пожалуй, только Бог знает. В невеселой жизни Бог послал ему великое