10.03.2020

Хорхе Луис Борхес: Зеркала Борхеса

Латиноамериканский (точнее говоря – южноамериканский) магический реализм предстал пред российскими – тогда еще советскими – читателями в образе трехглавого чудища: Борхес – Маркес – Кортасар. Сияние славы этого триумвирата навсегда затмило иные имена – а их в XX веке было немало: Алехо Карпентьер, Мигель Анхель Астуриус, Артуро Пьетри, Хосе Доносо, Адольфо Биой Касарес, Сильвина Окампо et cetera et cetera.

«Похоже, у нас сегодня на этих трех именах сошелся клином весь свет латиноамериканской литературы, – сетовала в 2002 году на страницах «Литературной газеты» Элла Владимировна Брагинская, одна из первых советских переводчиц Маркеса и Кортасара. – Ночью и днем только о них. Нет, конечно, издают время от времени и других прославленных писателей Латинской Америки: того же Варгаса Льосу, Онетти или Фуэнтеса, но как-то бесшумно. А сколько еще сегодня в латиноамериканской литературе блистательных мастеров слова, давно прославленных в Европе! Попутно скажу, что в самом понятии “латиноамериканская литература”, по моему скромному разумению, есть нечто весьма упрощенное и даже отчасти оскорбительное для писателей двух с лишним десятков стран, расположившихся на двух американских континентах. И может, в том и кроется одна из причин, по которой мы сегодня вполне довольствуемся именами трех гигантов мировой литературы».

Из трех этих гигантов именно Хорхе Луис Борхес кажется самым рациональным, самым умопостижимым. Его причудливые конструкции, порой сложные и громоздкие, порой легкие и остроумные, а то и вовсе балансирующие на грани пародии и постмодернистской деконструкции, вроде бы вполне поддаются классической Аристотелевой логике. И все же иррациональному, необъяснимому есть место и в книгах Борхеса, и в его биографии.

Максималистский эпос

Пожалуй, главный человеческий талант Хорхе Луиса Борхеса – всегда оставаться если не в одиночестве, то в подавляющем меньшинстве. Даже на пике славы, даже тогда, когда его имя гремело по всему миру, он находил все новые способы порвать установившиеся связи, сломать шаблоны, вырваться из окружения «милых, симпатичных людей, медленно сужающих кольцо».

Борхес родился 24 августа 1899 года в бедной аграрной, измученной войнами и переворотами Аргентине – но в состоятельной семье, где говорили на двух языках, испанском и английском. В юности он читал и писал в основном на английском, а после переезда семьи в Швейцарию в 1914-м освоил в совершенстве еще и французский – история сохранила несколько его стихотворений, написанных на этом языке. Хорхе прилежно изучал латынь и немецкий, читал на итальянском, португальском, что уже выделяло его из круга современников-аргентинцев, делало особенным, не таким, как все. Позже, во время поездки в Испанию (и незадолго до возвращения в родной Буэнос-Айрес, которое произошло в 1921 году), Борхес был шокирован, осознав, что представители литературной группы, к которой он примкнул в Севилье, цитирую, «не владеют французским языком и вообще не подозревают о существовании такой вещи, как английская литература».

Его политические симпатии и антипатии менялись непредсказуемо, в максимально широком диапазоне. В тихой буржуазной Швейцарии, почти не затронутой Первой мировой войной, юный Хорхе с большим подъемом встретил новость о победе русской революции и откликнулся несколькими восторженными стихотворениями, в том числе одами «Россия» и «Максималистский эпос». При этом диктатора-популиста Хуана Доминиго Перона, занимавшего пост президента Аргентины с 1946 по 1955 и с 1973 по 1976 год и пользовавшегося искренней народной поддержкой, Борхес всей душой ненавидел – хотя за время правления режима не был ни арестован, ни открыто ущемлен в правах. «Диктатуры поощряют угнетение, диктатуры поощряют сервилизм, диктатуры поощряют жестокость; и – что самое отвратительное – они поощряют идиотизм»[13], – писал Борхес об эпохе правления Перона.

После смерти отца в 1938 году Хорхе впервые в жизни устроился на службу – в муниципальную библиотеку. Вопреки романтическим представлениям, жизнь среди книг его не слишком радовала. Работа была чистой синекурой и занимала около часа в день, в остальное время он свободно читал, писал и страшно маялся от безделья. «Я проработал в библиотеке около девяти лет. И эти девять лет были для меня подлинной мукой. На работе мужчины-сотрудники не интересовались абсолютно ничем, кроме лошадиных скачек, футбола и сальных анекдотов, – рассказывал Борхес. – По иронии судьбы я к этому времени был уже известным писателем… Впрочем, известным за пределами этой библиотеки»[14].

По одной из версий, в 1946 году, во время поездки в Уругвай, Борхес дал интервью местной газете, где невосторженно отзывался о диктатуре Перона, – и последствия не замедлили себя ждать. Впрочем, репрессии оказались удивительно мягкими: аргентинского писателя, уверенно набирающего известность, не взяли под стражу за оскорбление величия, не объявили врагом народа, даже не выгнали с работы с волчьим билетом – ему, госслужащему из муниципальной библиотеки, лишь прислали приказ о переводе в другое министерство, в Департамент бортничества (Direccion de Apicultura). В статье «Борхес, диктатор и куры» Кирилл Кобрин предполагает, что таким образом чиновники пытались избежать громкого скандала из-за увольнения публичного интеллектуала, имеющего много поклонников на разных этажах власти. Однако в «Автобиографических заметках» Борхеса этот эпизод трансформировался в остроумную байку о назначении писателя «инспектором цыплячьих, куриных и кроличьих ярмарок».

Как бы там ни было, будущий классик решил не дожидаться перевода, сам подал заявление об увольнении – и благодаря этому внезапно стал символом антипероновской оппозиции. Его немедленно пригласили преподавать в Аргентинской ассоциации английской культуры и в Свободном колледже высшего образования, а заодно – на должность главного редактора журнала «Анналы». Ну а в 1955-м, уже после свержения диктатора, Борхес вновь оказался в окружении книжных стеллажей – на сей раз на должности директора Национальной библиотеки Аргентины. По печальному совпадению именно в этом году писатель начал стремительно слепнуть, и вынужден был освободить директорское кресло, доставшееся ему немалой ценой.

При всей объяснимой неприязни к Перону в зрелые годы Борхес с одобрением относился к другим южноамериканским военным хунтам, широко практиковавшим пытки, похищения, политические убийства и тайные казни. Он отказался встречаться с поэтом Пабло Нерудой, входившим в социалистическое правительство Чили («О чем мне разговаривать с коммунистом?»), зато позднее охотно принял приглашение генерала Августо Пиночета и провел в его обществе несколько незабываемых часов. Видимо, этот визит и лестные отзывы в прессе об уме, начитанности и доброте диктатора стоили Борхесу Нобелевской премии по литературе – и в 1976 году, когда его называли самым вероятным претендентом на эту престижную награду, и позже.

На каждом повороте лихих