К. С. Аксаков

Ф. М. Достоевский, прошедший каторгу и солдатчину (лишь весной 1857 года ему было возвращено потомственное дворянство и право печататься), тоже высказал свое мнение. В публикации «Ряд статей о русской литературе. I. Введение» (Время. 1861. № 1) он написал:

«Известен факт, что грамотное простонародие наполняет остроги. Тотчас же из этого выводят заключение, что не надо грамотности. Логически ли это? Нож может обрезать, так не надо ножа. – Нет, скажут нам, не “не надо ножа”, а надо давать его только тем, которые умеют владеть им и не обрежутся. – Хорошо. Следовательно, по-вашему, надо сделать из грамотности что-то вроде привилегии. Но не лучше ли было бы вам, господа, обратить сперва внимание на те обстоятельства, которыми обставлена в нашем простонародье грамотность, и посмотреть, нельзя ли как устранить эти обстоятельства, а не лишать весь народ духовного хлеба».

Л. Н. Толстой

Пожалуй, единственным, кто правильно понял В. И. Даля и согласился с ним, оказался Л. Н. Толстой. Он после прочтения статей, вызвавших почти единодушное несогласие, 12 марта 1860 года написал Е. П. Ковалевскому:

«Над спорами, полезна ли грамота или нет, не следует смеяться. Это очень серьезный и грустный спор, и я прямо беру сторону отрицательную. Грамота, процесс чтения и писания, вредна».

Время с ноября 1856 года по ноябрь 1857 года – важный период жизни будущего автора «Войны и мира». 26 ноября 1856 года он увольняется со службы и весь отдается литературному творчеству, размышлениям о жизни, о своем предназначении. В этот же день П. В. Анненков пишет И. С. Тургеневу:

«Толстой неузнаваем, и путь, который он пробежал в течение лета и осени, – просто огромен… Я с ним сошелся и, просто сказать, любуюсь им… Работа в нем идет страшная».

8 августа 1857 года Л. Н. Толстой после посещения Петербурга и Москвы приезжает в Ясную Поляну, записывает в дневник:

«Прелесть – Ясная. Хорошо и грустно. Но Россия противна, и чувствую, как эта грубая, лживая жизнь со всех сторон обступает меня».

Через два с лишним месяца, 31 октября, Лев Николаевич фиксирует в дневнике свои размышления:

«Репутация моя пала или чуть скрипит… Я знаю, что у меня есть что сказать и силы сказать сильно; а там – что хочешь говори публика».

И В. И. Далю, в названных статьях, хватило смелости сказать то, что он думает, понимая – многие с ним не согласятся.

Отметим, что и Александр II, занявший престол, освобожденный Николаем I, в это время принимает очень важное для страны решение –20 ноября 1857 года подписывает рескрипт об учреждении в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях комитетов для разработки проектов «об изменении существующих между помещиками и крестьянами отношений», послуживший началом крестьянской реформы.

У В. И. Даля «под рукою» 37 тысяч крестьян, у Л. Н. Толстого в имении крестьян меньше, но оба хорошо знают их жизнь, их нужды. Опираясь на свои знания, они приходят к одному выводу: поспешное распространение грамотности может привести к разрушению сложившегося традиционного уклада народной жизни. Л. Н. Толстой в статье 1863 года «Прогресс и определение образования» написал:

«Г. Даль, добросовестный наблюдатель, обнародовал свои наблюдения над влиянием грамотности на народ. Он объявил, что грамотность развращает людей из народа. На наблюдателя посыпались неистовые крики и ругательства всех верующих в прогресс; решили, что грамотность была вредна, когда она была исключением, и что вред ее уничтожится, когда она сделается общим правилом. Это предположение, может быть, остроумное, но только предположение».

Через некоторое время Л. Н. Толстой придет к той же мысли, что и В. И. Даль: отечественные писатели языком, настоящим полнокровным русским языком, не владеют. Автор «Войны и мира» в марте 1872 года напишет Н. Н. Страхову:

«Правда, что ни одному французу, немцу, англичанину не придет в голову, если он не сумасшедший, остановиться на моем месте и задуматься о том – не ложные ли приемы, не ложный ли язык тот, которым мы пишем и я писал; а русский, если он не безумный, должен задуматься и спросить себя: продолжать ли писать, поскорее свои драгоценные мысли стенографировать, или вспомнить, что и “Бедная Лиза”[33] читалась с увлечением кем-то и хвалилась, и поискать других приемов и языка. <…> “Бедная Лиза” выжимала слезы, и ее хвалили, а ведь никто никогда уже не прочтет, а песни, сказки, былины – всё простое будут читать, пока будет русский язык.

Я изменил приемы своего писания и язык, но, повторяю, не потому, что рассудил, что так надобно. А потому, что даже Пушкин мне смешон, не говоря уж о наших элукубрациях[34], а язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, – мне мил. Язык этот, кроме того – и это главное – есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное – язык не позволит, а наш литературный язык без костей; так набалован, что хочешь мели – всё похоже на литературу».

«Другие приемы и язык» Л. Н. Толстого особенно заметно проявились в его новом сочинении – «Азбука» (Кн. 1–2, 1872). В нем множество заимствований из книги В. И. Даля «Пословицы русского народа: Сборник пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и проч.» (М., 1862).

Для В. И. Даля и Л. Н. Толстого народ – источник не только настоящего языка, но и настоящей веры. В своей «Исповеди» (1882) автор «Войны и мира» признался:

«И я стал сближаться с верующими из бедных, простых, неученых людей… Вся жизнь верующих нашего круга была противоречием их вере, а вся жизнь людей верующих и трудящихся была подтверждением того смысла жизни, который давало знание веры. И я стал вглядываться в жизнь и верования этих людей, и чем больше я вглядывался, тем больше убеждался, что