Это была рыхлая, полная женщина неопределённого возраста, необычайно подвижная и живая. Заметные русые усы и редкие волосики на подбородке безобразили и без того её некрасивое круглое лицо. В прямых, но пышных до затылка волосах торчал на макушке полукруглый гребень, которым она приглаживала седую причёску, когда ей что-нибудь не нравилось. Она не заботилась о внешности, носила небрежную и без притязаний на вкус одежду. Широкие блузы и юбки, в которые облачалась, делали её фигуру ещё более необъёмной. Но стоило ей заговорить – непривлекательная внешность исчезала, и ничего, кроме добрых глаз и нежного голоса-колокольчика, собеседник уже не видел и не слышал. После недолгой беседы слушатель навсегда влюблялся в неё. Чары добрых глаз и пленительного голоса-колокольчика запоминались обычно всеми.

Манеры Марии Викторовны были очень просты, а палитра её лексикона настолько разнообразна, что она свободно изображала великосветскую дворянку и простую безграмотную крестьянку – и так естественно у неё это получалось, что невозможно было понять, кто она по рождению. Говаривали, будто попова дочь, но за достоверность слухов никто бы не поручился. Как бы там ни было, в ней жил артист – возможно, поэтому она и была великолепной учительницей литературного чтения. Ученики обожали её.

Я мечтала научиться владеть классом так же, как и она, по-хорошему завидовала деловой атмосфере её уроков, на которых дети серьёзно работали и не думали о шалостях.

Идеальной тишины на моих уроках никогда не было, и я от этого страдала. Влюблённые взгляды великовозрастных учеников-армян, бывших всего на два-три года моложе, сбивали с толку – я терялась. Меня встречали вставанием, однако начатые на перемене разговоры не прекращались, и ждать хотя бы относительной тишины приходилось подолгу.

Но однажды седьмой класс решил устроить мне испытание тишиной, и не просто тишиной, а самой что ни на есть могильной. Проходя к рабочему столу, я лихорадочно соображала, что бы это могло значить. Остановилась у стола, оглядела класс – все стояли, вытянувшись в струнку, в проходах меж партами.

– Здравствуйте!

– Здрасьте! – прокричали они, будто были солдатами, а я их командиром.

Доска в образцовом порядке, учительский стол тоже, если не считать аккуратный маленький газетный свёрток на его углу.

– Садитесь.

Дружно сели. У всех – образцовая, как на картинке, поза: руки сложены на парте, нога к ноге – под партой, на столах ничего, кроме учебника. Всё, как в идеале, – о чём мечталось.

– Вы приятно сегодня меня удивляете. Случилось что?

– Нет, – поднялся хулиган класса, – ничего не случилось, просто поняли, что вели себя плохо. Искренне решили исправиться, – с благороднейшим и честнейшим видом отрапортовал он.

– Очень приятно. Вдвойне, если это искренне. Начинаем урок. К доске пойдёт… – ия назвала фамилию.

Мальчик вышел к доске – все, казалось, идеально слушали. Одна я не смотрела в книгу – наблюдала за классом и невольно переводила взгляд на свёрток.

Вдруг несколько сдержанных «хи-хи!», и – опять тишина, словно никаких «хи-хи» не было. Я понимала, что мне подложили свинью, и если не все, то часть детей ждала кульминации. И хотя тишина и безупречное внимание были наиграны, они давали возможность сосредоточиться для решения. Опять «хи-хи!» и – опять тишина. Позади уже двадцать минут урока… «Какой каверзы ждать? Откуда?» – думала я, глядя на класс.

Все, казалось, были поглощены текстом и смотрели в учебник. И тут я заметила, как на какую-то долю секунды зашевелился на столе свёрток. Это не заметили дети – это меня и спасло. Я поняла, что подвох – в свёртке. Но… как, не роняя достоинства, выйти из этой ситуации? Мысль пришла неожиданно.

– Достаточно. Хорошо прочёл. А кто сегодня дежурит?

Лица овопросились, с последней парты поднялся мальчик, который отличался примерным поведением и учёбой.

– Я-я-я, – недоумённо протянул он.

– Ты отлично приготовил класс: мел на месте, тряпка влажная, даже сидят тихо. Словом, всё идеально. Молодец! Но… – и, больше ничего не говоря, заиграла указательным пальцем.

– Зачем? – удивился он.

Класс, не понимая, глядел то на меня, то на дежурного.

– Подойди, – продолжала я манить.

Он подошёл, не зная, чего от него хотят.

– А теперь для полного порядка возьми свёрток и вынеси его из класса.

– А почему я? Я его сюда не клал!

– Разве я спрашиваю, кто его сюда клал? Ты дежурный – с тебя и спрос.

С чёртиками в глазах дети смотрели на свёрток. Хулиган попытался было защитить дежурного:

– Он же сказал, что не клал!

– Ты согласен его вынести?

– Нет. Я не дежурный.

– Вот именно. За порядком должен следить дежурный. Вынеси свёрток!

Подчиниться – лишить класс удовольствия, не подчиниться – напроситься на неприятности. Мальчишка колебался.

– Я жду…

Наконец, он медленно обеими руками взял свёрток и направился к двери.

– У-у-у! – разочарованно выдохнул класс.

– Продолжаем урок. А теперь переведи текст, который ты так хорошо прочитал.

Мальчик переводил, но атмосфера была уже совсем другой – привычное шушуканье, отсутствие внимания. Я не выдержала и прочла мораль:

– Меня не интересует, ни что было в свёртке, ни кто его сюда положил, не хочу знать, чьих это рук дело. Если тот, кто это сделал, сам не хочет в этом признаться, пусть молчит – признание требует мужества. Но впредь за шушукания буду наказывать!

Меня раздирало любопытство, но выпытывать у детей – значило принуждать их к насильственному признанию. Я молчала – дети это оценили и больше меня не провоцировали.

Прошли годы – эпизод забылся. У меня были уже взрослые дети. Однажды за застольем, когда начались байки о школе, Женя спросила:

– Слушай, а правда, что тебе однажды живого суслика на стол подложили?

– Да ты что?! Неужели это был суслик? – вскинулась я и рассказала обо всём, припомнив, что прежде дети поинтересовались, чего боюсь.

– Ничего… когда-то темноты боялась. Не знаю… Разве что… не могу взять в руки червя… Мышей боюсь.

И подумалось, что поднялось бы, если бы свёрток развернулся?

Добрый ко мне коллектив сделал попытку устроить мою личную жизнь и выдать замуж за главного агронома совхоза – высокого стройного брюнета, бывшего лет на десять старше меня.

С этой целью в школе был устроен субботник.

Субботник среди недели? Странно!.. Пришлось в свободный от уроков день выходить на работу.

Нечего было одеть, и мама вынула из сундука своё жёлтое батистовое платье прямого покроя с коротким рукавчиком-реглан и какими-то рюшечками у шеи. Подол и рукавчики украшала широкая разноцветная канва с преобладанием синего и коричневого