же не педераст!” А шапка немца в костюмерной валялась. Мы были такие молодые, такие счастливые, что все получалось само собой, потому что вообще ничего не было. Я даже не знала, что там лежит – например, эта шапка. Просто подошла и взяла ее в гардеробе. Мы до этого были в Германии, где Леша писал звук на “Замке”, я купила себе пальто – первое в жизни, зеленое. И на “Брате” подумала, что его можно надеть на Сухорукова, потому что он не очень большой, невысокий. Галстук придурошный взяла у папы, ему подарили на день рождения друзья со смехом. Пиджак желтый, который на Сухорукове – у брата <актрисы> Насти Мельниковой. Куртку для девочки Кэт дала Настя Полева, потому что только у нее одной была маленькая косуха. Ботинки Кэт взяла у дочки жены <оператора> Астахова, они тоже у нее были единственные на весь город. В общем, мы объехали многих друзей – в каждой семье была одна вещь. Я приезжала и говорила: “Дайте что-нибудь, что у вас есть, – заграничное”».
Примерно по тому же принципу на проекте появилась и кинопленка. «Здесь иностранцы снимали “Анну Каренину”[3][1-10], – рассказывал оператор Сергей Астахов. – Они уехали, и мне говорит один знакомый: “Серега, тебе не нужна пленка? Американцы оставили – коробки вскрыты, но замотаны”. Не помню, сколько метров, но все это стоило каких-то денег, достаточно, по моим понятиям, больших. Я сказал Сельянову: “Сережа, тут за копейки продается пленка. “О, – говорит, – мы как раз собираемся снимать, давай купим”. Пленка оказалась хорошая, свежая – “Кодак”, никаких проблем с ней не было».
Все съемочное производство Астахов оценивает в 50 тысяч долларов: «Кто имел машину – возил на машине. По квартирам знакомых снимали. У меня была какая-то своя световая аппаратура. Гримерши сосиски с картошкой варили на обед. Рельсы, я помню, были какие-то алюминиевые, гнутые. Когда Сережа [Бодров] шел с [Юрием] Кузнецовым по кладбищу, мы ехали параллельно, а камера виляла, мы даже объектив другой вынуждены были поставить. Но снимали максимально хорошо в существующих условиях».
Светловолосый плотный Астахов в итоге тоже сыграл в «Брате» – дальнобойщика, который в самом конце подбирает Данилу на дороге в Москву (позднее режиссер предложит роль и второму своему постоянному оператору, Александру Симонову – алкоголика в «Грузе 200»). «Монтаж уже заканчивался, а финальный эпизод еще не сняли – актеры не умели водить грузовики, каскадеры не могли сыграть на ходу, как нужно было Балабанову, – вспоминал Астахов. – Он мне говорит: “Давай мы тебя снимем, нужна русская рожа”. Сначала я принял это за шутку, они начали настаивать, я сопротивлялся. Приехал человек с фурой: “Как, у тебя любительские права?! Не дам тебе водить!” Это была его частная машина. Но когда документы стали смотреть, он увидел, что мы родились в один день и год, – это сыграло решающую роль, и он мне разрешил. Как актер я поставил одно условие: чтобы в кабине висела моя фотография с дочкой Дуней. Я за рулем 37 лет, водить умел все – и комбайн, и трактора. Но тяжело оказалось – машина 15 тонн, обледеневшая дорога. Нам хотелось, чтобы фильм заканчивался дорогой, которая уходит вдаль и потом видна с высоты птичьего полета. Но у меня не получилось снять, как мы задумали: я тогда летал на дельтапланах, и мы хотели сначала лететь над дорогой заснеженной, потом подняться высоко, чтобы было видно, как она уходит на Москву. Ждали снега – это был какой-то последний снег, – но в итоге прошляпили. Все снято на второстепенном шоссе в районе Токсово. Не могу сказать, что в те времена трасса Москва – Ленинград была сильно другая: там было место, где не разъезжались две машины – КамАЗы цеплялись зеркалами».
Данила по заснеженной трассе отправился в Москву, но Балабанов и его кинематограф так и остались в Петербурге – в городе, который он выбрал для себя сам.
Глава 2
Начало: раньше было другое время
Алексей Балабанов родился в Свердловске в 1959 году. Социальное положение своих родителей он определял словом «номенклатура». Мать, Инга Александровна, закончила медицинский, занимала в Свердловской области административные должности (в том числе директора Института курортологии), была хорошо знакома с семьей Бориса Ельцина и в 1981 году ездила с ним (тогда секретарем Свердловского обкома) в Москву – на XXVI съезд КПСС. Отец, Октябрин Сергеевич, газетчик с техническим и юридическим образованием, позднее стал главным редактором отдела научно-популярных фильмов Свердловской студии; в числе его работ – фильм и книга о тайнах тибетской медицины. «Родители у Балабанова были не вредные, мама строгая, а папа – человек искусства, которому все было до лампочки», – говорит школьный друг режиссера Евгений Горенбург (позднее эта фамилия достанется комиссару из «Морфия» – ни у Булгакова, ни в сценарии Сергея Бодрова ее нет). «Как к таковому к кино отец отношения не имел, – вспоминал Балабанов. – Если бы он в свое время поехал главным редактором комсомольского органа Казахстана, то потом бы где-нибудь в Москве сидел, как его начальник дядя Юра Мелентьев». В 2004 году в интервью Игорю Свинаренко режиссер рассказал, как в восьмом классе вместе с отцом побывал на подмосковной даче Мелентьева, тогда министра культуры РСФСР, и был так впечатлен, что решил жениться на его дочери.
Свое продвижение по партийной линии (от секретаря комсомольской организации в институте до депутата горсовета), которое шло параллельно научной карьере, Инга Александровна Балабанова объясняла советским правилом в любой президиум непременно усаживать женщину. В ее рассказах быт свердловской номенклатуры предстает парадоксальным сплавом аскезы и привилегий. Отправляясь в Москву на XXVI съезд, она не догадалась захватить с собой деньги, но уже на месте выяснилось, что делегатов «отоваривали всем, чем хочешь». Хватило, однако, на несколько посылок в Горький, где ее сын тогда учился в институте и жил в общежитии: «Накупила консервов: тушенка, селедка в банках – в общем, самые вкусные вещи, – вспоминала она, – а эти посылки доставляли фельдъегерем. Вдруг Алешку вызывают с какого-то занятия в деканат: распишитесь. Прошел слух: “Балабанову из Кремля посылки присылают”. Он так смеялся потом, говорит: “Мама, ты меня опозорила на весь институт”».
В Свердловске Инга Александровна оказалась почти случайно в начале 1950-х. «У нас кровь польская, молдавская и украинская, – говорит она. – Папа родился в Бендерах. Мама моя украинкой была, а у папы кто-то молдаванин (по-моему, отец), а тетки – полячки. У Алеши смешанная кровь, но вырос-то он в России». После войны
