На каменной дорожке, ведущей через площадь от дома начальника горного округа к Арсеналу, где на верхнем этаже было заводоуправление, уже стояло около десятка гробов, прикрытых крышками. На крышках – мелом фамилия, имя, отчество, год рождения и последняя дата… А деревянные некрашеные ящики все несли и несли, ставя рядком, головой к пруду, к собору. Шагах в пятидесяти сзади, женщины-работницы, выбирая из кучи зеленые еловые ветки, вязали венки. Тут же лежали охапки искусственных цветов.

Приходящие на площадь родственники и друзья вглядывались в надписи, узнавая, открывали крышки, ставили торчком в ногах. Раздавались разрывающие душу крики, жуткий вой. Священники вокруг размахивали кадилами и нараспев гнусавили «со святыми упокой». Ярмарка плача!

– Почему не отпевают в соборе? – раздавались голоса.

– Они – государственные преступники. Не положено! – коротко отвечал, важно расхаживая средь гробов, вооруженный жандарм.

– Заро́били! Преступники вы, убийцы!

– Разговорчики! Загремишь кандалами!

Вскоре вынесли из ворот и поставили рядом мастера столярного цеха Сафрона Савельича. Касьян приподнял крышку, узнав дядю, навалился грудью, безмолвно застыл. Степан с Геннадием скорым шагом пошли на Демидовку за теткой Ульяной. Вернулись скоро: две незнакомые им женщины попались навстречу, ведя Ульяну под руки. Она заголосила: «Родимый мой! На кого ты меня покинул? Не молчи, скажи…»

Подошёл, низко поклонившись, высокий мужик в крестьянской одежде, в пимах и без шапки. В одной руке он держал большой серебряный восьмиконечный крест, в другой – кадило.

– Глянь-ка, не узнаёшь? – тихо спросил Геннадий Степана.

– Как не признать, – буркнул Степан. – Родимого дядюшку , да не признать? Ни глаз, ни рожи! Вроде бородой зарос, а может, мохом болотным…

Племянника Михаил Поликарпович не узнал, а может быть, не до того было. Он склонился к голове покойного, поцеловав его в лоб.

– Вот и свиделись мы с тобой, Сафрон Савельич! Царствие тебе небесное… Признал аз тебя, мой курносый Сафрон, с золотыми завитками кудрей, теперь седой.. Помнишь, как некогда обучались в Куштумге у старца Никодима… – Осеняя его крестом, нараспев забасил:

– Упокой, господи, души раб своих, всех пострадавших от никониан на всяком месте. Рабам божиим побиенным вечная память трижды ж, – и, положив на грудь Савельича крест, смахнув слезы кулаком, шагнул в толпу, обронив кадило.

Степан с Геннадием, не желая встречаться с родственником, отошли в сторону. Читали на крышках надписи.

– Силаев Петр Васильевич – 46 лет, Дударев Трофим Ильич – 59 лет, Васютин Семен Семенович – 29 лет, Баранов Петр Леонтьевич – 16 лет, Батурин Максим – 13 лет. Господи, – воскликнул Степан, – а этих-то за что?

– Государственные преступники, – с сарказмом буркнул Геннадий и отскочил назад – рослый мужчина из ворот выносил на плече крест, выходя на дорогу, ведущую к кладбищу. Словно по команде, за ним подымали гробы. Широкая темная лента, как река в половодье, медленно двинулась к Сорочьей горе.

Многие сотни людей столпились вокруг свежевырытой ямы. На бугор выброшенной оттуда земли поднялся кто-то, одетый в теплую поддевку. Сдернул с головы картуз, подождал, когда подведут от саней едва стоящих на ногах женщин, начал говорить:

– Друзья мои! Товарищи!

Пусть эта кровь не даёт нам покоя, пока не наступят новые времена, пока не перестанет раздаваться стон и плач на родной земле…

Ему не дали договорить. Полдесятка переодетых жандармов бросились к оратору, пытаясь схватить его. Рабочие загородили его плотной стеной.

– В яму их, сволочей! Живьем! – крикнул кто-то. Напуганные блюстители порядка смешались с толпой.

Спрыгнули вниз несколько рабочих, чтобы разместить, по два в ряд, в последнем ложе погибших. Из-за Косотур-горы донесся далекий заводской гудок – последний гудок павшим товарищам. Над братской могилой рос большой бугор. И вдруг над Сорочьей горой раздался чистый мужской голос:

Вы жертвою пали в борьбе роковой,

Любви беззаветной к народу,

Несколько голосов подпели:

Вы отдали все, что могли, за него

За честь его, жизнь и свободу…

Песня ширилась. К мощным мужским голосам присоединились женские. И, кажется, не нашлось никого, кто бы не знал слов этого похоронного марша, сочиненного безвестным политкаторжанином. Громовым раскатом, во весь голос, со слезами на глазах, люди пели:

Настанет пора и проснется народ

Великий, могучий, свободный!

Прощайте же, братья, вы честно прошли

Ваш доблестный путь благородный!

Персонажи (приложение)

СТЕПАН – высокого роста, в юности с покатыми плечами, глаза черные, нос с крохотной горбинкой. Позже – бородка клином, усы. Брюнет. Длинные ресницы.

ПАНЬКА – мальчишка 10 лет, скуластый, с сивыми вихрами, добродушный.

Его мать – ЛУКЕРЬЯ, ушла в завод. На свадьбе была зарезана товаркой. Отец утонул в озере.

Его дед – ТИМОФЕЙ ДАНИЛОВИЧ, свекор Лукерьи (отца звали Антипом), старик 75 лет, среднего роста, щуплый, реденькая бородка, черная косоворотка, домотканые штаны.

ТАТЬЯНА – учительница, представительница заводской интеллигенции. Темно-русая коса, гибкий хрупкий стан, большие глаза. Добрая открытая улыбка.

ОТЕЦ ТАТЬЯНЫ – НИКОЛАЙ МОДЕСТОВИЧ ВЕКШИН. Живой, многословный, горный инженер-разведчик недр. Быстрая, суетящаяся походка, бородка клином, цепко-зоркие глаза. Помощник главного инженера горного округа.

КЛЮЧИ: Гремучий, Сосновый, Фроськин в Тургояке.

ТЕТКА МАРФА – круглое лицо с двойным подбородком и глазками-щелками; черные усики над верхней губой, хриплый голос. Фигура – мешок в сарафане; вечно жалующаяся на «горемычную жизнь».

ОЛЬГА – ее дочь-подросток.

ЛАВРЕНТИЙ – старший брат Степана.

МАРУСЯ – карие глаза.

АЛЕКСЕЙ ПОЛИКАРПОВИЧ – отец. В плечах сажень, бородища лопатой, с проседью. Горяч, не сдержан, жаден до работы, строг и деловит. Коричневые жилистые руки, жгучие глаза, брови-щетки.

ИГНАТ ХРОМОЙ – дом купил у Генки.

ГЕНКА (Афанасьевич Лепешков) – друг Степана. Острый язык.

КАСЬЯН – брат Генки, младший. Федька, Иннокентий – сверстники Степана.

ФАИНА – горничная Векшиных. Миловидная женщина с раскосыми глазами, из башкир – бакалинка.

ЕГОР – муж Фаины, кучер Векшина. Он же дворник и сторож.

ЛИЗАВЕТА – длинная, но складная, грудастая, с блудливой улыбкой, серые глаза.

МИХАИЛ – дядя Степана. Уставщик и наставник. Кудлатая голова, бородища.

АГАФЬЯ – сожительница Михаила.

СТАСЬ ПАВЛОВИЧ БОРОДАЧ – поляк на поселении, охотник, коллекционер, большой диапазон знаний.

СОНЯ – сестра Степана. Рослая, черноглазая, длинные брови, тонкие нежные пальцы, тугая коса. Погибла в Уфимской тюрьме.

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА – мать Степана с тихим и кротким нравом, но с твердой волей. Незаурядная память, способность к женскому ремеслу. Без запинки знала даты рождения святых угодников, православные праздники, многие молитвы и заговоры, псалмы, кафизмы, поверья и приметы, с