«У меня таких вещей нет, но вот что я все же могу вам посоветовать: в соседней с нами деревне, в самой крайней избе, живет шорник, он валяет валенки, у него есть чан, наполненный красильной жидкостью, в которой окрашивается в нужный цвет его продукция. Пройти к нему нетрудно. Вот из этого окна видно, что если спуститься вниз с нашего бугра и пройти низиной, а затем вновь подняться вверх вон на тот бугор, то в крайней слева избе и живет шорник. Он человек хороший, вы попросите его окрасить в темный цвет вашу шинель, он это сделает. Затем принесете ее мне, а я из нее сошью вам тужурку, пришью к ней имеющийся у меня меховой воротничок и заменю пуговицы».

Спускаюсь вниз, иду низиной, поднимаюсь вверх и вижу: навстречу мне бежит пожилая женщина, машет руками, и я слышу: «Ложись, ложись». Я падаю на землю, а она останавливается передо мной и стоит как свеча. В это время я вижу – в просвете между избами по улице деревни проходят красноармейцы, сопровождаемые немецкими солдатами, идущими с автоматами наперевес. Но вот они прошли, просвет опустел. Я благодарю женщину: «Спасибо, спасибо, вы спасли мне жизнь» – и кубарем спускаюсь в низину. Я понимаю, что, если бы не эта женщина, я вновь оказался военнопленным. Она, рискуя своей жизнью, спасла мне жизнь. Забыть это невозможно. Вот таковы люди моей страны.

Принимаю решение немедленно отсюда уходить. Возможно, что и здесь начнется облава. Захожу в первую попавшую на дороге избу, прошу меня переодеть. «Да нет у нас для вас ничего подходящего. Вот в первом доме на соседней улице живет портниха-горбунья, зайдите к ней, может быть, у нее что-нибудь найдется для вас».

Захожу к ней, но она очень возбуждена и вести со мной разговор не хочет. Затем я попадаю в избу с земляными полами колхозника Якова Андреевича Зайцева. В его семье восемь человек, среди них новорожденный, старшему сыну на вид лет четырнадцать.

Когда я зашел, его жена стирала белье и качала подвешенную к потолку люльку. Самого Зайцева в избе не было. Я обратился к ней со своей просьбой. «Все, что у нас есть, висит на стене, – ответила она, – сам видишь, ничего подходящего нет. Единственно, что подошло бы для тебя, это вон та тужурка на меху, но это единственная вещь, имеющаяся у мужа, и если он ее отдаст, то сам останется без теплой одежды на зиму. Время сейчас тяжелое, – добавила она и с выражением тревоги на лице взглянула на новорожденного. – Впрочем, я позову мужа». С этими словами она быстро, вытирая на ходу о подол мокрые от стирки руки, вышла во двор. Через минуту вместе с ней вошел в избу ее муж Яков Андреевич, человек лет сорока пяти.

Он сел на скамейку под образами у обеденного стола и, немного помолчав, сказал: «Вижу, нужно вам помочь, берите эту тужурку, может быть, она спасет вам жизнь».

С глазами, полными слез, я подошел к нему и его жене, по-братски с ними расцеловался и сказал, что если я останусь жив, то не забуду их добрый поступок и постараюсь не остаться в долгу.

Через двадцать минут я ушел из этой деревни и пошел на восток. Перед этим забежал в хату, где я провел часть вчерашнего дня и прошедшую ночь. Поблагодарил Антона Антоновича и всю его семью за оказанный мне приют и проявленное ко мне милосердие. Рассказал о пожилой женщине из соседней деревни, которая спасла меня от повторного плена.

В эти дни 27 и 28 октября я, пожалуй, впервые в жизни так отчетливо ощутил, как же удивительно щедры и нравственно богаты человеческие души жителей деревень моей Родины. С Яковом Андреевичем до конца его жизни я находился в большой дружбе. Тужурку я ему вернул, а моя жена подарила его детям целый большой саквояж различной одежды. Он неоднократно бывал у нас дома как дорогой гость. В 1943 году он был мобилизован в Красную армию. О героическом подвиге его роты во время штурма Смоленска 24 марта 1944 года опубликована статья в областной смоленской газете «Рабочий путь». В этой статье под названием «Тридцать» говорится о том, как рота храбрецов гвардейцев, в числе которых был и Яков Андреевич Зайцев, в рукопашной схватке захватила выгодную высоту и продержалась до прихода соседних частей. Они стояли насмерть, уничтожили 183 немца, отбили девять ожесточенных контратак немцев, сожгли один танк. Они победили, несмотря на то что перевес в силе был на стороне немцев. На каждого из этих тридцати гвардейцев приходилось по десять немцев, и на каждых четырех – один танк системы «Тигр» или самоходное орудие «Фердинанд». Четырнадцать гвардейцев пали смертью храбрых. Правительство высоко оценило заслугу гвардейцев перед Родиной. Все они были награждены орденами Отечественной войны 1-й степени.

Пробираясь из глубокого немецкого тыла на не занятую немцами территорию, мне пришлось пройти около пятисот километров по оккупированным районам нашей Родины. Много видел ужасов, смерть шла за мной по пятам. Только благодаря нашим крестьянам я остался жив. Они, пренебрегая жизнью, помогали мне на каждом шагу. Разоренные, ограбленные фашистами, люди делились со мной последним куском хлеба и предоставляли ночлег. И это в то время, когда немецкое командование в целях борьбы с партизанским движением категорически, под угрозой смертной казни запрещало населению сел и деревень оказывать таким, как я, какое-либо содействие. Я видел, с каким нетерпением ждало население оккупированных районов прихода нашей Красной армии. Народ ненавидел оккупантов. Я ни одного дня не голодал и везде у населения встречал искреннее дружелюбие. Объясняю я это еще и тем, что был для них и агитатором за советскую власть. Помню, в одной деревне, где я остался на ночлег, хозяева настроены были очень мрачно. Им уже известно, что немцы дошли до Урала, обошли Москву, она на минах, а с востока к Уралу подошли японцы, так что страна наша полностью оккупирована врагами. «Погибла, – с грустью говорили они, – наша Родина».

«Не верьте этому, это неправда». Я спросил их, бывали ли они на Дальнем Востоке? Нет, многие из них даже в Москве не были еще ни разу. «Так вот, слушайте: для того чтобы из Владивостока доехать на скором поезде до Урала, нужно затратить не менее шести суток. Поезд идет со средней скоростью 40 километров в час и должен