26 октября колонна военнопленных была остановлена на ночлег на бывшем картофельном поле в районе станции Пересна железной дороги Рославль – Смоленск. Весь день шел дождь. Все мы промокли до нитки. В ночь на 27 октября дождь перешел в снег. Ударил мороз. Группа военнопленных, пользуясь темнотой ночи, пробралась в полуразрушенное помещение станционной бани, у которой не было дверей, окон и части стен. Рядом с баней был расположен обычный деревянный колодец, наземная часть которого во время боев, прошедших здесь при взятии немцами этого района, была уничтожена. Осталась вертикальная шахта, наполненная водой. Ночью немецкая охрана, обнаружив в бане военнопленных, открыла по ним автоматный огонь. Возникла паника – люди выбегали из бани, и многие из них падали в шахту колодца. Убито было в эту ночь свыше трехсот военнопленных. Об этой трагедии я узнал на следующий день.

В плену вместе со мной был доцент МИИТа, мой товарищ Алексей Владимирович Осокин, отец пятерых дочерей. Это был представитель русской интеллигенции, дворянин по происхождению, человек совершенно удивительный, ушедший на фронт добровольцем. Попали мы в плен на разных участках фронта, но затем встретились в одной колонне. Он был очень ослабшим, у него открылся сильный суставной ревматизм. Поднялась температура. Идти в колонне ему было очень тяжело. Шел он медленно, опираясь на меня. 27 октября утром колонна военнопленных пересекала железную дорогу. На переезде стоял немецкий солдат и человек по виду похожий на советского ополченца. На нем были синие брюки галифе и красноармейская шинель. Увидев меня и с трудом идущего с моей помощью Осокина, он сказал: «Можете остаться здесь». Тут же Алексей Владимирович, оторвавшись от меня, сел на землю. Рядом с ним оказалась целая группа таких же, как он, ослабевших военнопленных. Человек, остановивший нас, на мой вопрос, что все это значит, ответил, что немцы, видимо, захотели сыграть в гуманность: вместо того чтобы расстреливать на месте таких, как вы, решили доставить вас в Смоленск поездом в товарных вагонах. Вон, видите, вокзал станции Пересна, вот туда вас всех и приказано отвести. Я спросил: «А кто вы такой?» – «Я – такой же, как и вы, военнопленный, но знаю немецкий язык».

После того как через переезд прошел последний солдат колонны, нас повели на станцию Пересна. Шли мы медленно. Напротив помещения вокзала был расположен длинный пакгауз, вначале с задвижной дверью, а затем – в виде крытой платформы. Перед пакгаузом на земле была разбросана солома, на которой и расположились приведенные сюда военнопленные. У одного из них начались конвульсии, и затем очень быстро наступила смерть. Обут он был в хорошие сапоги. Солдат с плохой обувкой обратился к нам с просьбой разрешить ему переобуть его в свою разбитую. Пришли женщины с носилками и унесли умершего, сказав, что он будет лежать в братской могиле вместе с теми, кого они вытаскивали из шахты колодца и собирали с разных уголков станционного поселка. В 1987 году я узнал, что братскую могилу перенесли в деревню Яново, расположенную недалеко от железнодорожной станции Рябцево.

В конце крытой платформы пакгауза стоял пассажирский вагон, из трубы которого шел дымок. Этот вагон и нас охранял немецкий солдат с автоматом. Из вагона выходили иногда немецкие офицеры и шли в здание вокзала, но довольно быстро возвращались обратно. На вокзальной платформе появлялись через каждые три – пять минут в красных фуражках с автоматами дежурные по станции, но долго здесь они не задерживались. Мороз крепчал.

На путях станции я увидел идущего пожилого человека, одетого в нашу железнодорожную форму. Жестом я попросил его подойти ко мне и шепотом спросил, живет ли здесь кто-нибудь из тех, кто учился в Москве на инженера. Нет, таких он не знает. «Но, может быть, здесь живут люди, которых можно не бояться?» – «Таких-то много. Вон, видите, рядом с вокзалом, справа от него, в железнодорожной казарме, почти напротив пакгауза, живет молодая женщина с ребенком, муж скрывается, но иногда все же приходит к ней. Эта женщина хорошая, ей можно довериться». Я сердечно поблагодарил его за сделанную для меня очень важную информацию.

Я понимал, что наступили последние в моей жизни минуты, когда либо я совершу побег, либо погибну. Каждую секунду можно было ожидать появления поезда, в вагоны которого нас загонят, и тогда совершить побег будет почти уже невозможно. Жена моя, которую я безумно любил, в одном из своих писем, полученных мною на фронте, писала, что, если возникнет такая ситуация, из которой выхода уже не будет, чтобы последнюю пулю я сохранил для себя. Сделать этого я теперь уже не мог, такой пули у меня не было.

Попытки совершить побег совершались и раньше, но все неудачно. Однажды очень темной ночью я и мои товарищи по-пластунски проползли с полкилометра и попали в болотистое место. Вспыхнула осветительная ракета, и началась стрельба по болоту. Пролежав довольно долго, нам пришлось вернуться. Одного беглеца настигла пуля, и он был убит. Удерживал меня от побега и Алексей Владимирович Осокин, который с каждым днем слабел, и мне было трудно оставить его без моей помощи. Но сейчас надо было решать вопрос о побеге, не теряя уже ни минуты.

В это время всех военнопленных подняли и загнали в пакгауз с задвижной дверью. Я подошел к Алексею Владимировичу Осокину, взял его за руку и отвел подальше от сидящих и лежащих на полу военнопленных. Шепотом предложил ему совершить вместе со мной побег. Рассказал о том, что я узнал от проходившего железнодорожника: в казарме, почти напротив пакгауза, живет молодая женщина с ребенком, которую можно не бояться. Вот у нее, если это нам удастся, мы и спрячемся, проведем первое время после побега. Он стал меня усиленно уговаривать не делать этого: он уже не имеет физических сил совершить побег, страна погибла: «Давай умрем вместе естественной смертью. Все равно поймают, смерть наступит, но в муках». Просил не оставлять его среди чужих людей. Говорил он все это страдальческим голосом, очень тихо, почти шепотом, повторяя: «Давай умрем вместе». Я подчинился ему и сказал: «Ну хорошо, хорошо, я остаюсь, пусть будет по-твоему». Но не прошло и нескольких минут, как я почувствовал, что отказаться от побега не могу. Вспомнил наказ жены – сохранить последнюю пулю для себя. Я подошел к Алексею Владимировичу и попросил простить меня за то, что я бросаю его. Иначе я поступить не могу. Если ему суждено остаться живым, то пусть расскажет, как все происходило. Он же